Грешник

— Возможно, я так и сделаю, — сказал Леон мягко, что означало, что он не собирается этого делать. Принесли нашу еду. Леон забрал помидор с моего бургера.

— Кажется странным заказать сэндвич с латуком и беконом. Но она убрала бы помидор, если бы ты попросил, — он присолил кусочек. Он выглядел настолько счастливым, насколько вообще мог быть, когда положил его в свой рот.

— Я забыл, что не люблю их, — ответил я. — Они — члены смертельной пасленовой семьи, ты знал? Слегка ядовитые для собак.

И волков. Достаточно, чтобы мой живот разболелся.

— Шоколад тоже, — сказал Леон, глядя на свой молочный коктейль, и я вспомнил, что его собака умерла. — Могу я задать тебе личный вопрос?

— Все вопросы — личные.

— Я…

— Это означает «да», Леон, можешь задать его.

Только пока он не о Викторе.

— Почему ты вернулся обратно?

Это было похоже на вопрос с подвохом. Мое с трудом завоеванное отшельничество — основанное мной, охраняемое Джереми — не мелочь. Это был шанс стать кем-то еще, и сколько таких выпадает? И все же я бросил это.

Я вернулся потому, что должен был. Потому что не было ничего неправильного в мире, за исключением того, что я становился старше. Потому что Сэм и Грейс сказали мне, что я могу идти, если хочу этого.

Тем, что я хотел было:

Я хотел.

Изабел…

Я хотел сделать что-то. В начале этого всего, я был просто ребенком с синтезатором. В этом было мало от игры на них, больше похоже на часы падений от песни к песне.

— Я хочу сделать альбом, — сказал я. — Я соскучился по созданию музыки.

Я понял, что его удовлетворил мой ответ. Официантка принесла чек.

Леон сказал:

— Мне понравилась та песня.

— Какая… о? Правда?

— Ты был прав. Джазовая. — Леон сделал тончайшее джазовое движение и я ответил ему тем же, только нормально. — Ты делал когда-то что-то еще с той леди, что пела?

Леди было неподходящим словом в отношении Магдалены. Я был чертовски сильно влюблен в нее тогда. Я сказал:

— Она очень знаменита благодаря этому сейчас. Ты не слышал о ней? Она снимается в фильмах.

Он пожал плечами. Наверное, не его жанр.

— Еще я купил один из твоих альбомов.

— Какой именно?

Он задумался.

— У него дамское нижнее белье на обложке? — Он выглядел смущенным, поэтому я сказал ему:

— Если тебе станет легче, это был наш басист, Джереми, в нем.

Ностальгия пожирала меня. Нет, не пожирала. Грызла. Просто грызла.

— Ну, — сказал Леон, смотря на наш общий счет в чеке, — я думаю, это так. Я лучше верну тебя обратно.

Я указал на океан.

— Тихий, — сказал Леон без улыбки, но с блеском в глазах.

— Я думаю, нам лучше снять обувь.

Леон нахмурился.

— Я на самом деле не такой человек.

Я знал, что не такой. По крайней мере, я знал, что он не был тем, кто бросит машину посреди лос-анджелесской автострады. И, казалось, естественно, что он был тем, который не завернет штаны и не снимет обувь с незнакомой рок-звездой в пять утра.

— Не смотри на меня так. Я не спрашиваю тебя, хочешь ли ты сделать одинаковые татуировки. Я спрашиваю, не хочешь ли ты мужественно прогуляться вдоль берега. Еще долго до рассвета? — спросил я.

Он посмотрел на свои солидные часы.

— Около получаса.

— Что значат всего тридцать минут против вида восходящего солнца над океаном?

— Мы будем ждать больше этого, если ты надеешься увидеть восход над Тихим океаном.

— Не будь педантичным, Леон.

Мы встретились лицом к лицу. Он выглядел утомленным, усталым, ослабленным жизнью, и я думал, что мое очарования не подействует на него. Но потом он покачал головой и наклонился, чтобы развязать свою обувь.

Я торжествующе стянул свои кроссовки. Пока Леон тщательно развязал свои шнурки и закатывал низ своих брюк, я вальсировал на прохладном песке. Здесь, наверху, он был сухой, мягкий и невесомый. Рядом со мной Леон слегка запрокинул голову назад, чтобы посмотреть на вертолет, летящий вдоль берега, с севера на юг. Мальчики с воздушным змеем исчезли, и казалось, что пляж наконец засыпал, правда, когда наступало время просыпаться.

Я привел Леона к утрамбованному песку на краю океана.

— Черт возьми, — зашипел я. Вода была ледяной. Я мог чувствовать, как каждый нерв во мне дергался и дрожал, размышляя о превращении в волка.

— Холодно, — заметил Леон.

Стиснув зубы, я прыгал с ноги на ногу, пока тошнота не прошла, и мое тело не вспомнило, что было человеческим, только человеческим.

— Я где-то читал, что температура воды здесь шестьдесят четыре или шестьдесят пять градусов^[21], — сказал Леон. Он наобум ступил немного глубже в соленую глубь. — Чувствуется холоднее, не так ли?

Теперь, когда я привык к воде, все было не так плохо. Я зарылся пальцами ног в песок и почувствовал, как что-то увернулось от контакта со мной.

— Мы не одни, — сказал я. — Что-то там внизу.

Леон встал на колени, стараясь не намочить брюки, и быстро зарылся рукой в песок. Он издал пару тихих звуков разочарования, пока не выпрямился с горсткой песка в руке.

— Думаю, один там, — заметил он, протянув ее мне.

Я начал перебирать песок, пока не наткнулся на существо: белоспинное насекомое или ракообразное почти на четверть ладони. У него было много ног.

— Это инопланетянин.

— Песчаный краб, — сказал Леон. — Не причинит тебе вреда.

— В любом случае, оно уродливо.

— Уродливость никогда не причиняет боль чему-то.

Я усмехнулся.

— О, уродливость причиняет боль. Просто красота больше.

— Аминь. — Леон осторожно бросил краба в воду.

Мы шли в тишине понемногу, никаких звуков, кроме океана и автомобилей, проезжающих по улице. Небо над нами посерело и затем порозовело. Через несколько часов я мог позвонить Изабел, и затем включить тот пыльный синтезатор и начать делать что-то стоящее. Когда стая пеликанов взлетела над нами в полутьме, я подумал о том, насколько красивым было это место, как мне повезло, и как мне нужно было не облажаться в любом случае.

Я достал свой небольшой блокнот из заднего кармана. Леон наблюдал за моими действиями, поэтому я сказал:

— Что?

— Ты — просто нечто, и все, — сказал Леон. — Большинство людей не такие. Что ты написал там?

Я повернул так, чтобы он мог видеть, что я написал.

Любовники и адвокаты

Губы и зубы

Соответствуют этому воспоминанию

Оцени это

Такова твоя мечта?