Грешники, которыми мы стали

empty-line/>

Что я наделала?

Я завершила цикл, вот что я сделала. Я убила, чтобы защитить. Но это не означает, что это правильно.

Я доказала, что могу убивать снова.

Они собираются убить меня сейчас. В любой момент. Я могу чувствовать, как сильно бьётся моё сердце. Оно знает, что это последний его шанс наделать шума.

Я просто перестану существовать.

Моё дыхание сотрясает тишину.

Ничего не происходит.

Кейси заводит его руку назад, ползёт в кусты, в которых я запуталась, и его начинает рвать. Его спина выгнута, как животное, когда выплевывает желчь изо рта.

– Ты сделала только хуже. Он собирался убить меня. Это должен был быть конец. Теперь я должен сидеть и ждать, чтобы умереть.

– Ты не знаешь этого.

Он мрачно усмехается и садится.

– После того, что я только что сделал, ты реально думаешь, что они позволят мне жить? Я доказал, что они правы. Я бы убил его ещё раз, если бы у меня был шанс. – Его голова запрокидывается назад. – Вы слышите? Вы можете покончить со мной сейчас!

Я вздрогнула, когда его голос эхом разнесся по лесу.

– Я помогала. По крайней мере, тебе не придется ждать смерти в полном одиночестве.

Его лицо выражает поражение.

– Почему... почему ты сделала это?

Я открываю рот, но не могу подобрать слов, чтобы объяснить, что наблюдать за тем, как бил его отец, было намного хуже, чем смотреть на то, что случилось с Эрити.

– Ты жив. Он нет. Если они решили убить тебя – хорошо, но это не означает, что я буду сидеть и ничего не делать.

– Это тупой ответ.

Я кладу ему ладонь на грудь. Он шипит под давлением.

– Ты потерял свой рассудок, – говорю я.

Его глаза смотрят на искалеченный труп.

– Он виноват в этом.

***

Восхождение на холм требует больше усилий от Кейси, чем от меня. Мыслями он где– то далеко. Он не разговаривает. Я держу свои пальцы переплетенными с его, когда вывожу его из долины. Он останавливается, плечи резко опускаются. Я крепче сжимаю его руку и обещаю:

– Еще немного.

– Я не могу. – Он использует мало усилий, чтобы дёрнуть меня назад, останавливая нас. – Зачем тратить время? Я должен остаться здесь и ждать, что меня прикончат. Я не могу подвергать этому всех в лагере.

– Я не для этого спасала твою задницу, чтобы позволить тебе сделать это.

– Я никогда не просил тебя спасать меня, – огрызается он, его взгляд более пустой, чем был до этого.

Звучит очень знакомо.

– Заткнись и продолжай идти, – приказываю я, но угроза смешна, потому что мой голос дрожит. Я не знаю, почему паникую. Может быть потому, что после всего того, что я сделала, он до сих пор не заботится о том, чтобы жить.

Похоже на то, что он не думает, что у него есть причина для этого.

Такое чувство, что прошли часы после того, как мы повторили наш путь назад к горячему источнику. Я захожу первая, вода достаточно прохладная.

Кейси тоже заходит, морщась, когда погружается в воду. Он очень бледный. Я тяну его рубашку вниз и начинаю заниматься его головой, стараясь скрыть ужас на своем лице, когда вижу следы ушибов.

Он опускается на колени. Я замачиваю свою белую футболку, которая становится розовой, когда я вытираю запекшуюся кровь с его лица, волос, висков.

– Я заслуживаю ада, – говорит он.

Я скольжу рубашкой по его ушибам на ключицах, по старым шрамам на груди, вниз по его рукам. Шрамы от пыток.

Я прослеживаю их.

– Нет. Он заслуживает ада. Он заслуживает умереть снова и снова.

– Прекрати, Эвелин.

– Он сделал это с тобой, не так ли?

– Не жалей меня.

Ненависть Кейси к насилию ради насилия вдруг приобретает гораздо больший смысл. Это не из– за глубокого внедренного комплекса. Это потому, что он испытывал такое иррациональное, излишние насилие в течение всего детства.

 До тех пор, пока он не покончил с этим.

– Они собираются убить меня. Это то, что должно произойти сейчас. – Он качает головой. – Я только хотел защитить маму. Его смерть была единственным решением. Он должен оставаться мёртвым, как и я.

Кейси нуждается в порядке и контроле, в вещах должен быть смысл. Он полная противоположность хаосу. Он противоположность всему, что разрушило мою жизнь.

Я склоняю к нему голову, мои губы обрушиваются на его. Может быть, я чувствую жалость к нему, но на самом деле больше, чем это.

Он вдыхает через нос, и я отстраняюсь.

– Скажи мне остановиться.

Он не делает этого. Он наклоняется и с жадностью целует меня. Я захватываю его нижнюю губу и медленно кусаю, затем отпускаю его рот и переключаюсь на шею. Я целую его ушибы.

– Тебе просто жаль меня.

Я беру его лицо в свои руки.

– Ты знаешь, что я почувствовала, когда воткнула ему нож в спину, Кейси? Облегчение. Это то, что ты чувствовал, когда похоронил его?

Я смахиваю слезу, которая стекает по его щеке, подушечкой большого пальца.

– Я знаю, что чувствую себя очень хорошо. Если он проклинает тебя, то пусть проклинает и меня. Так сделай мне одолжение и поверь, что это не из– за жалости к тебе.

Я целую его челюсть, и он касается моих лопаток, рыдая в сгиб моей шеи.

Мы всё ещё здесь. Он живой и держит меня изо всех сил.

Мы всё ещё здесь.

***

Никто не заметил нашего отсутствия к тому времени, как мы вернулись в лагерь. Никто не задает вопросов, касающихся того, почему наши футболки розового цвета, почему у меня лицо в царапинах, почему Кейси хромает.

Все одержимы гораздо большей проблемой.

Стелла нашла нас.

И это намного хуже, чем то, как облажался Кейси.

***

Социальная работница была пугливой.

Разговор с Брендой был неестественным, не то чтобы тюремная терапия была когда– либо естественной.

Мы сидели в комнате для свиданий. Мои руки были скованны на столе.

Бренда поправила очки на переносице и положила свои руки перед собой. Я знала эту женщину менее двадцати минут, и это жест был уже седьмым. Она согнулась немного вперёд, как будто это поможет ей увидеть, как работает моя душа, немного яснее.