Грибификация: Легенды Ледовласого

— Это уже мои проблемы, Винтачков. Одевайся быстрее. И жратвы мне в мешок собери, и чистой воды налей, у тебя же есть фляжка? И мыла, и зубную щетку с пастой тоже давай, и чай, и лекарств, если есть. А то на складе лазарета только активированный уголь, и тот просроченный.

Хрулеев, продолжая держать Винтачкова на прицеле, закурил сигарету. Начальник над рабами оделся и заметался, собирая вещи в черный рюкзак с эмблемой группы «Кино».

— Только у меня нет лекарств. И воды только пол чайника...

— Плевать. Давай все, что есть.

— А как мы твою собаку заберем?

— Скажешь Зибуре, что раб номер триста восемьдесят девять накосячил. И Блинкрошев... Хотя, нет. Не Блинкрошев, а Герман. Скажешь, что Герман приказал за это сделать из его собаки корм для других псов. Вполне в духе нашего фюрера.

— А как же мы ее поведем в крайние отсеки, кухня-то не там...

— А в крайних отсеках ты будешь говорить, что мы идем искать беглого раба номер триста восемьдесят девять. И для этого взяли собаку.

— Так ночью все равно из лагеря не выпустят. Даже Сергеича. Ночью из лагеря можно выйти только в сопровождении Любы... Ну, точнее можно было, пока она не погибла. А теперь только в сопровождении Блинкрошева. Даже Сергеича не выпустят. А меня тем более...

— Это уже не твои проблемы. Я же сказал, мы с тобой расстанемся во втором отсеке. Готов? Погнали.

Хрулеев бросил на пол и затоптал сигарету. Винтачков надел рюкзак с собранными для Хрулеева вещами.

— Подожди минутку. У тебя оружие есть? — спросил Хрулеев.

— Нет, ты что. Мне нельзя. Сюда нельзя с оружием к рабам...

— А у меня, как видишь, есть, Винтачков. А значит, я уже не раб. И, если ты помнишь, меня вызывали в оружейную чинить стволы. А знаешь почему, Винтачков? Да потому, что я разбираюсь в оружии, в том числе умею им пользоваться. Просто помни об этом, ладно? Ты конечно можешь поднять тревогу. Но это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни. И не думай, что я буду стрелять тебе в голову. Нет. Я буду целиться в живот. Врача у вас все равно нет, так что никто тебя не спасет. А умирать будешь долго и мучительно, с вытекшим из кишечника прямо тебе в кровеносную систему собственным говном. Ясно? Теперь пошли.

— Слушай, а ведь Герман меня все равно, за побег-то...

— Пошли, — Хрулеев не дал Винтачкову продумать до конца эту опасную мысль. Он надел шлем в форме маски Дарта Вейдера и вытолкал начальника над рабами за дверь.

Через минуту они подошли к блокпосту, разделявшему зону, где содержались рабы, и двенадцатый отсек. Хрулеев постучал носком ботинка в железные ворота. В будке над воротами зажегся фонарь, рядом с фонарем появилась бородатая рожа:

— Что-то ты долго, господин третий градус. Совсем тебя твоя баба замучила, да? Эй, а этот куда собрался?

Винтачков молчал, видимо, утратил дар речи с перепугу, а может быть сознательно не хотел помогать Хрулееву и надеялся, что все как-то разрешится само собой.

— Хули молчишь, четырнадцатый градус? — поинтересовался бородатый, — Куда собрался-то? Тебя ночью отсюда не велено пускать.

Винтачков стоял весь белый и молчал. Мразь. Дерьмо. Трус.

Ситуация становилась все напряженней, рядом с бородатым появилась вторая рожа, помоложе. У обоих были ружья. Хрулеев знал, что в караулке есть еще и третий.

— Лу ман глу! — рявкнул Хрулеев на чистейшем китайском языке.

— Чего это? Вы что, господин третий градус? — перепугался бородач.

— Генг гуай! — громоподобным голосом подтвердил серьезность своих намерений пройти Хрулеев.

— Да пьяный он, не видишь что ли? — сказал молодой охранник, — Давай их пропустим уже. А то Сергеич нас всех тут перестреляет, и ему ничего за это не будет.

Ворота заскрипели и открылись, Хрулеев ткнул автоматом в Винтачкова, и они вдвоем прошли в двенадцатый отсек.

— Все, пизда Винтачкову. В Молотилку ведут, — оптимистично заметил им вслед бородатый охранник.

Подобным же образом они прошли еще через четыре отсека. Винтачков молчал, но говорить и не требовалось. Шлем Сергеича говорил сам за себя и открывал все двери и ворота.

Перед самой псарней Хрулеев затащил Винтачкова за склад, где хранился собачий корм, и снял шлем:

— Что молчишь, животное? Обиделся? Так не пойдет, Винтачков. Сейчас ты будешь говорить с Зибурой. И мы уйдем с псарни с моей собакой, или ты останешься там лежать мертвый. Собаку зовут Тотошка, меня — Хрулеев. Я тут на элеваторе самый новенький, если что. Что псарю сказать помнишь?

Винтачков кивнул и наконец соизволил открыть рот:

— Что мы... Забираем собаку на кухню, на корм.

— Ну вот и умница. Давай, Винтачков, я в тебя верю.

Зибура долго не открывал, хотя Хрулеев со всей силы колошматил ему в дверь. На псарне стояла удивительная для такого места тишина, ни одна собака не лаяла.

Наконец псарь Зибура вывалился из своего ветхого жилища:

— Ну? Че... Вечер в хату, господин третий градус.

— Нам это... собаку... — промямлил Винтачков.

— Какую еще собаку? Все собаки рабов охраняют. Тут только самые необучаемые и отмороженные остались, которые других грызут. Они и вас погрызут, — сказал Зибура, обращаясь к Хрулееву, а не к Винтачкову.

— Нам эту... Тотошку.

— Кого блять?

— Ну эту... Собаку новичка... Хрулеева...

Зибура заржал:

— Жить надоело? Конфетка — огонь сука. Я ее спарить пытался, а она уже трех кобелей насмерть погрызла. Конфетка в принципе не поддается дрессуре. Нахуй она тебе нужна?

— Так нам не Конфетку, нам Тотошку бы... — снова замямлил Винтачков.

— Ну, блядь. Собаку новичка, немецкую овчарку, я назвал Конфеткой. А как ее прежний хозяин звал — я хуй знает. Но по-любому, Тотошка — дебильное имя. Так зачем она вам вообще?

— Так это... Хрулеев накосячил... Герман приказал его собаку на кухню, на корм.

— Как на корм? Такую огонь-псину на корм? Лучше бы он тебя на корм пустил, Винтачков.

— Но Герман...

— Ладно, ща выведу. Ждите.

Через минуту Зибура притащил на коротком поводке Тотошку в тугом наморднике и ошейнике.