Григорий Распутин. Тайны «великого старца»
Шрифт:
Прием затянулся на 1 ч. 40 мин. Государыня держала себя как со старым знакомым, гораздо проще, чем первые два раза, при Государе. Приглашение на канонизацию отклонила за себя, за Государя и за детей.
– Очень далеко, разлучаться не хотим, а Государь если и отрывается от фронта, то редко. <…>
Взгляд Ее упал на мою книжицу “Ныроб. 1613–1913 г.”.
– Да, кстати! Кончится эта небывалая война: мы и союзники будем готовы к 1917 году вполне. Общим усилием враг будет сокрушен окончательно, и тогда осенью 1917 г. мы всей семьей поедем в Пермь – повесить доску на стенку дома, где был император Александр I, и в спальне освятим Вашу, ныне временную, церковь. Вызовем Вас. Вместе проедем на канонизацию предка Михаила Никитича Романова. Затем в Верхотурье, поклониться св. мощам Симеона Чудотворца, и потом в Тобольск, к святителю, на канонизацию которого Вы приглашаете.
Государь подумает, куда Вас взять. Мы окружены лжецами, изменниками, думающими лишь о себе и о собственных выгодах. Вы – счастливое исключение, нам известно, что в 1912 и в 1915 годах Вы пренебрегли громадными окладами и спокойной службой, не боясь клички “распутинец”! Да, кстати, мне говорили, что Вы не желаете, чтобы Григорий Ефимович Новых был на канонизации в числе близких моих дам, которые собираются ехать. Почему? – Очень взволнованный голос. – Вы третий раз у меня. Впечатление прямого, откровенного человека, такие же отзывы от других. Скажите же прямо, откровенно, неужели Григорий Ефимович – то, что про него толкуют наши враги? Неужели же мы, Самодержцы, и я, как страдающая о болящем сыне мать, не смею допускать, да еще и не часто, к себе того, кто приносит сыну помощь?!
– Ваше Императорское Величество, Вы и Государь, конечно, вправе допускать к себе всякого верноподданного. Я знаю Григория Ефимовича с 1900 года, когда впервые ночевал у него с моим 15-летним сыном и курьером, направляясь в Тобольск. Знаю все, что говорят, и много больше. Верно, он – почти безграмотный мужик, типичный сибиряк, но глубоко верующий в Бога человек и наипреданнейший верноподданный Вашим Величествам. Но я все же дерзаю просить теперь не настаивать на его приезде в Тобольск на канонизацию!
Кратко – почему. За ним хотя и много грехов, но и много страданий. Чем грешнее человек, чем больше ему надо молиться у св. мощей чудотворца, и пусть это он делает почаще. За ним охотятся вовсю. Давно ли был ранен тяжко, смертельно, Бог спас его. Значит, он нужен. Я жду большого скопления совершенно чужих людей со всей Сибири. Охранять от легко подкупаемых людей мудрено. Усиленная охрана – лишний козырь в руках нападающих и клевещущих на Особы Ваши, для меня Священные. Может у св. мощей пролиться кровь. Я сам ему это и сказал. Его семью я пригласил лично, моими гостями, и они будут!
Молчание. Мы почти у дверей.
– Еще вопрос: Вы просили аудиенцию у Государя. Будете приняты 23 апреля в 6 ч. дня, как сегодня, никого не будет. Вы согласны высказать все-все, хорошее и дурное, что знаете о Григории Ефимовиче Новых, вполне ясно и откровенно?
– Будет тяжело, но – долг исполню.
Пока кратко: Русская душа способна на высочайшие взлеты горе и на падения в бездну. Григорий Ефимович не так виновен, как его описывают. В сто крат виновнее политические партии и наша беспочвенная, так называемая интеллигенция, которая бросает его из стороны в сторону и обделывает его именем свои грязные дела.
– Спасибо Вам за прямоту, такое отношение к нему я встречаю впервые. До 6 ч. дня 23 апреля.
– Если Бог благословит сподобиться великого счастья.
– Григорий Ефимович в Тобольске на канонизации не будет, ему об этом скажут от Моего имени». (Ордовский-Танаев-ский Н.А. Воспоминания. М.-СПб., 1993. С. 393–396.)
В дневнике императора Николая II имеется запись:
«19-го апреля. Вторник
В 9 1/2 [ч.] поехал с Аликс и Алексеем в город. В Летнем саду они сели в шарабан, а я на лошадей. На Царицыном лугу был смотр всем гвардейским батальонам запасным в количестве 31 700 чел. Вид людей и прохождение были выше похвалы – душу радовало такое зрелище! Целый лишний гвард[ейский] корпус! Что за дивная сила! Утро стояло серое и ветреное; к самому концу смотра сразу сделалось холодно. К 12 час. вернулись уже в Ц[арское] Село. Завтракала Элла. В 2 1/2 [ч.] поехали на Казанское кладбище на панихиду по убиенным и погибшим на войне. Погулял с детьми и покатался на прудах. В 6 ч. принял Сазонова и ген[ерал]-ад[ъютанта] Рузского. Обедали Элла и Дмитрий [Павлович]. В 9 1/2 [ч.] она уехала в Москву. Кончил “The man who was dead”» [162] .
162
Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 582–583.
Через
несколько дней Александровский дворец посетил Григорий Распутин, о чем отражено в дневнике императора:«23-го апреля. Суббота
Простоял чудесный день. С утра лезли люди поздравлять. Поехали вместе к обедне. Завтракало все семейство. В 2 1/2 [ч.] принял двух французских министров – Вивиани и Тома с Палеологом. Покатался с дочерьми на велосипедах, а затем в «Гатчинке». Были у всенощной. Обедали на балконе с Масловым (деж.). Видели Григория [Распутина]. Покатались в моторе. Вечером занимался; недолго посидели вдвоем» [163] .
163
Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 583.
Встречу Царской семьи с Григорием Распутиным 23 апреля 1916 г. отметила в своем дневнике и великая княжна Мария Николаевна:
«Были 5 с Папой и Мамой в церкви. Завтракали всем семейством. Катались на велосипедах 4 с Папой, потом на шлюпках. Пили чай 4 с Папой и Мамой на балконе. Были 4 с Папой в церкви. Обедали те же с Масловым и Мамой на балконе. Был Григорий [Распутин]. Катались 4 с Папой и Мамой на моторе. Была Аня [Вырубова]».(ГА РФ. Ф. 685. Оп. 1. Д. 10. Л. 59 об.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «23 апреля в день Ангела императрицы (так в тексте воспоминаний. – В.Х.), из Сибири вернулся Старец. За ним царица послала в Покровское двух дам, и те привезли его. Он был горд тем, что его вызвали: значит он нужен. Когда Распутину сказали об аресте Сухомлинова, он укоризненно покачал головой и промолвил: “Малесенько не ладно. Ма-ле-сень-ко”. Простым мужицким здравым умом Распутин верно понял весь абсурд и вред ареста Сухомлинова, чего не понимало правительство. Русский мужик сказал тогда то, что позже высказал один из виднейших английских политических деятелей.
Арест Сухомлинова был нужен и полезен только тем, кто готовил тогда государственный переворот». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 313.)
По воспоминаниям самого бывшего военного министра В.А. Сухомлинова: «В апреле 1916 года последовал домашний обыск и арест меня на квартире. После того мне пришлось почти два года, с небольшими перерывами, скитаться по тюрьмам…
Только теперь мне стало ясно, что 1915 год, по сравнению с 1916, был (по отношению к моей жизни) относительно мягким и спокойным…
Парламент и партийная политика овладели русской армией! <…>
Но оставшаяся тогда на свободе моя жена на другой же день моего заключения энергично принялась хлопотать о том, что можно сделать, чтобы облегчить мое положение и протестовать против небывалого произвола». (Сухомлинов В.А. Воспоминания. Минск, 2005. С. 344, 357.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «20 апреля производивший следствие по делу Сухомлинова сенатор Кузьмин арестовал генерала. Сплетни в Петрограде усилились: значит, все верно, что говорили об измене. ”Измена, немецкие влияния”, – передавалось по Петрограду и летело на фронт. “Все это сплетни и интриги”, – отвечали люди, знавшие хорошо Сухомлинова. Не верил в его измену и Алексеев. И опять в близких к Государю кругах с горечью говорили: “Как же мог Государь допустить во время войны арест бывшего военного министра, своего генерал-адъютанта? Ведь один факт ареста лучше всяких революционных прокламаций развращал народ и солдатскую массу”.
А политиканы из общественности во главе с Гучковым ликовали: дело Сухомлинова касалось трона». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 312–313.)
В дневнике французского посла Мориса Палеолога о визите в Царское Село была сделана 23 апреля / 6 мая 1916 г. следующая запись: «После завтрака в посольстве Вивиани, Альбер Тома и я отправился в Царское Село.
Вивиани всю дорогу задумчив и озабочен; его, видимо, тревожит мысль, как Николай II примет те заявления, которые ему поручено сделать. Альбер Тома, напротив, весел, полон оживления, в ударе; его очень забавляет перспектива предстать перед императором. Он обращается к себе самому: “Дружище Тома, ты очутишься лицом к лицу с Его Величеством, царем и самодержцем всея Руси. Когда ты будешь во дворце, свое собственное присутствие там будет для тебя всего удивительнее”.