Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
Уже к утру, объехав нефтеперегонные заводы и нефтеналивные пристани, Киров и Илюшин приехали на старые промыслы Биби-Эйбата. Машину они оставили на дороге, а сами разошлись в разные стороны.
Первым к машине через некоторое время вернулся Илюшин, найдя на постах надежных охранников.
Кирова все не было.
Прошло минут десять. Еще десять…
– Сергей Мироныч, наверное, беседует, - сказал Тигран, чтобы успокоить Илюшина: тот явно нервничал, догадываясь, что наверняка где-то произошло что-то неладное.
Илюшин пошел искать Сергея Мироновича.
Илюшин кинулся к будке часового, которая находилась шагов на пятьдесят правее вышек.
Часовой спал, распахнув шинель, положив руки на колени.
Подошел Киров.
Илюшин стоял безмолвно и смотрел на Кирова: никогда он не видел его таким суровым. Но вот Илюшин схватил часового за грудь и стал трясти изо всей силы. Часовой проснулся и закричал от испуга, но Илюшин все тряс его и ругал последними словами.
– А это ты зря, командир полка!
Командир полка Илюшин оставил часового и, тяжело дыша, начал приводить себя в порядок. «Пропал, совсем пропал!»
Часовой наконец понял, в чем дело, вышел из будки, узнал своего начальника и Кирова и невольно потянулся к ружью.
Киров отстранил его руку.
– Этого ружья тебе больше не видать. Пил?
– Немножко спал, - придя в себя и оценив положение, ответил часовой.
– Я спрашиваю: пил вино?
– Спал, товарищ начальник.
– А ну, дыхни!
– подошел к нему Илюшин.
– Нет, не пахнет вином.
– Почему спишь на посту?
– Киров передал ружье Илюшину.
Часовой не сводил с ружья глаз.
– Устал немножко, товарищ начальник. Три смены стою.
– Почему три смены?
– Народу мало у нашего начальника караула.
– Что могло случиться у начальника караула, товарищ командир полка?
«Пропал, совсем пропал». Илюшина прошиб холодный пот. Никогда Киров так его не называл. И в Астрахани, и здесь он всегда звал его просто Илюшей.
– Я думаю, товарищ Киров… Я вспоминаю, что Звягинцев - командир третьей роты - просил разрешения отпустить народ на учение, но я ему не разрешил. Другого ничего как будто бы не могло случиться, товарищ Киров.
Нет, Илюшин не смел выговорить «Мироныч». Он стоял перед Кировым подтянутый, полный тревоги, как командир караульного полка, а не как Илюша.
Потом - кинулся в будку и дал сигнал «Тревога на посту».
Киров подошел к часовому, спросил его:
– Давно служишь в охране?
– Скоро будет три месяца.
– А до этого где служил?
– Немножко работал, немножко вино делал, вином торговал.
– Вином торговал? Ну что же, поезжай домой. Торгуй вином. Это прибыльней, да и спокойней. А тут, того и гляди, можно в трибунал угодить. За сон на посту, например… Ну, иди. Иди, иди! С этой минуты ты свободен. Не вздумай больше идти куда-нибудь в охрану. А сюда мы уж подберем настоящих бойцов. Если нужно будет, они пять смен простоят и глаз не сомкнут. Иди, иди! Не бойся!
Тот недоверчиво посмотрел на Кирова и на командира полка и, зайдя в будку, сунул под мышку узелок с едой, поклонился и ушел, ловко обходя нефтяные лужи.
Киров
не сводил с него глаз.– Ишь ты, вольнонаемный!
По полю, придерживая одной рукой кобуру, другой - фуражку, мчался начальник караула.
Киров потрепал Илюшина по плечу.
– А ты собери бойцов. Приеду на полчаса и поговорю. Ну, будь здоров! Давай-ка вместе очистим твои авгиевы конюшни.
Илюшин от счастья готов был умереть. И он сказал (он снова обрел право называть Кирова Миронычем):
– Спасибо, Мироныч. Буду ждать тебя.
– Ну-ну, приеду.
Илюшин снял буденовку, вытер лоб. Он стоял на посту, смотрел на уходящего по тропке Кирова. Уже давно начальник караула и стрелки стояли перед ним, вытянувшись в струнку, а он с необыкновенной любовью все смотрел Кирову вслед.
2
Было уже светло, но солнце еще не показывалось.
Киров любил рассвет. У него была особая страсть - наблюдать за рассветом, встречать восход солнца. Где бы он ни находился в это время - на промысле, на охоте, в лесу, на берегу моря или по дороге домой на пустынных улицах города, - он обязательно останавливался и наблюдал за восходом солнца…
Вот на востоке появилось бледное пятнышко. Пятнышко быстро росло, и серая пелена вокруг него все светлела и светлела. Точно рукой неведомого художника, рисующего рассвет и ищущего нужные ему тона на полотне, к этому светлому фону вдруг стали прибавляться желтые, синие, зеленые и фиолетовые краски, потом все эти краски вдруг стали окрашиваться оранжевым тоном, и весь восток запылал огнем.
Из воды выглянул краешек солнца. Краешек этот был холоден и спокоен по сравнению с той огненной бурей, которая уже простиралась с полнеба вокруг. Солнце будто обозревало воду и землю, раздумывало, стоит ли и сегодня всходить и согревать эти бесконечные просторы. И, словно убедившись, что природа прекрасна, что своим появлением оно пробудит людей к жизни и оживут эти дремотные просторы, - стало подниматься над горизонтом.
Киров посмотрел на часы: восход продолжался три минуты двадцать семь секунд. Солнечная дорога шла через весь Каспий и обрывалась на берегу новой бухтинской земли. Он подошел к самому берегу, где громоздились каменные глыбы для плотины, сел на камень, закурил.
– Нет, вольнонаемные никак не годятся для несения охраны промыслов. Никак!
– сказал он вслух и прошелся по берегу.
– Вольнонаемные, вольно-наемные, наемные-вольные, - он словно слагал стихи, - и охрана государственного добра… Нелепица!
Он все ходил по берегу, курил, смотрел на горловину Ковша, с двух сторон сжимаемого каменным заграждением, ходил по лесам возводимых на дамбе трех буровых вышек, возвращался, долгим взглядом окидывал появившиеся дымки на горизонте. Что он предложит взамен вольнонаемных?
«Мобилизация коммунистов в охрану? Чистка полка и добор? Передача охраны самим рабочим?»
Он бросил плащ на землю и стал раздеваться.
Позади раздался возглас Тиграна; он бежал по топкой части бухты.
Киров помахал ему рукой и окунулся в воду. Ему было хорошо. Он любил море, солнце и эту тишину, им первым нарушаемую.