Грозный год - 1919-й. Огни в бухте

Фома Матвеевич поднял с чугунка крышку, и оттуда заклубился пар; трудно было устоять перед настоящей рыбацкой ухой - из свежей рыбы, щедро наперченной и приправленной лавровым листом. Тут же сели обедать.

Багермейстер вытащил из колодца корзинку, а из нее бутылку холодной зеленоватой водки, обратился к Сергею Мироновичу:

–  А вот сейчас не выпьете водки?.. Дружок прислал из Карабаха… Выпьешь рюмку, и глаза на лоб лезут.

–  Нет уж, такую водку не пью, - замахал руками Киров.

–  Хорошая водка тутовка, - со знанием дела сказал Махмудов и протянул свою рюмку.
– Зря пугает товарищ багермейстер!

–  Нет, водку не буду пить. Жарко!

– и Киров отодвинул от себя рюмку.

–  Да, очень жаль, - сказал Фома Матвеевич и, налив и себе тутовки, направился в погребок за бутылкой столового красного вина.

У него была страсть закапывать вина в землю, как это делали некоторые из его соседей, а потом при гостях выносить и ставить на стол бутылку с комками прилипшей земли.

Выпили за Фому Матвеевича, отведали ухи.

Киров наклонился к багермейстеру:

–  Как думаешь, Фома Матвеич, - нефть в бухте есть?

Багермейстер озадаченно посмотрел на Кирова:

–  Вроде и должна быть. В свое время вокруг бухты много шуму было. А может, все это только разговоры… - Он махнул рукой.
– Бог их знает!

–  А как ты думаешь… нефтепромышленники были дураками?

–  Нет, дураками они не были.

–  Могли они тратить миллионы, если бы не были уверены в богатствах бухты? Вот о бухте впервые я услышал только третьего дня. Это, видимо, старая история?

–  Очень старая.

–  Один тартальщик, по имени Зейнал, показал мне огни в бухте и рассказал всю бухтинскую историю. Многого он сам не знает, но это человек с чутьем и смелыми взглядами на жизнь. Огни в бухте и рассказ его о болотах бухты очень меня заинтересовали. И тому, что ты говоришь о «разговорах», я не совсем верю, потому что ты сам им не веришь.

–  Потому и Богомолова ищешь?

–  Потому.

–  Тогда выпьем!

–  За что?

–  За твою удачу.

–  Вот за это я выпью с удовольствием. Кафар, выпьем за бухту!..

–  Как уха? Как вино?
– спрашивал Крылов, не переставая угощать гостей.

–  И вино хорошее, и уха достойна всяческих похвал, - отвечал Киров.

–  Сам рыбу ловлю. Охотник, рыбак и садовод. Эти три занятия люблю больше всего на свете.

–  А море?

–  Про море забывать стал…

Шесть лет назад, в войну, буксиры землечерпательного каравана общества «Сормово» были уведены на север, и землесос, которым командовал Фома Матвеевич, стал в ряд с другими к «пристани погибших кораблей». Не столько с горя, сколько от безделья багермейстер запил. Но вскоре на него и горе обрушилось: заболела и умерла жена, потом двух сыновей взяли на войну, и они погибли где-то у Карпат… Жил человек полвека, работал изо дня в день, имел хорошую, дружную семью и вдруг в один год всех лишился. Погоревал Фома Крылов и задумал заново начать жизнь. Чувствовал он по своему железному организму, что проживет самое малое еще полсотни лет. Женился на двадцатидвухлетней Ирине, родилась у них дочь - Дельфина. Решив остаток жизни, или, как он говорил, вторую жизнь, прожить для себя и своего удовольствия, багермейстер весь ушел в заботы о доме, занялся рыбной ловлей и охотой, к чему имел пристрастие еще с малых лет. Кое-какие деньги он выручал от продажи рыбы и дичи; всегда имел на обед уху и вино и в конечном счете был доволен этой второй жизнью, а порою даже считал себя счастливейшим из людей - ни от кого не был зависим и жил в своем райском саду, как царек.

Когда со стола было все убрано и хозяйка с дочерью ушла ставить самовар, Киров, расположившись с Махмудовым на траве, закурил трубку. Вскоре к ним подсел и Крылов.

–  А что, Фома Матвеич, если вновь вернуться на землесос? Вновь зажить старой жизнью?
– спросил Киров.
– Вот если возьмемся за бухту, тогда твой корабль нам будет очень нужен.

Багермейстер внимательно выслушал Кирова, горячо одобрил его начинание по засыпке болот «новой площади», а также остальной части бухты - двадцатигектарного водного пространства внутри этих болот, именуемого Ковшом, - а насчет себя сказал:

–  Привык я к этой второй жизни и на работу больше не пойду.

–  Может, передумаете?
– спросил Махмудов.

–  Нет, нет!
– замахал руками багермейстер.

Сергей Миронович стал говорить о той нужде в нефти, которую терпит страна. Не жалость к молодой республике он вызывал у багермейстера, а убеждал его в необходимых начинаниях по освоению новой богатой нефтяной площади. Он хорошо знал: пришли из Азнефти Крылову бумажку, чтобы он возвратился к своей прежней работе командира землесоса, Крылов мог и порвать эту бумажку, а живое человеческое слово могло - в этом он никогда не сомневался - делать чудеса.

Фома Матвеевич поглаживал усы и, слушая Кирова, все более и более хмурил лоб.

–  До приезда к тебе я был в доках. Среди других кораблей на «кладбище» видел и два бухтинских землесоса. И твой землесос! Поржавел он без хозяина. Рабочие говорят, надо его ставить на капитальный ремонт. Было бы хорошо, Фома Матвеич, если бы ты сам пошел и посмотрел, что с землесосом, какой ремонт на нем нужен. Написал бы свое хозяйское мнение, зашел бы ко мне. Потом - где теперь команда землесоса? Надо собрать и привлечь всех к этому делу.

–  Пропали все… Кой-кто матросами плавает, кто в войну сгинул, а один даже кабачок открыл.

–  Не мне давать тебе советы. Подумай! Как лучше, так и делай. Чем нужно помочь - помогу, сам приду в док, ребята там очень хорошие. Я говорил им уже о первоочередном ремонте землесосов. Чей второй землесос?

–  Кузьмича, приятеля моего… Боцманом плавает на шаланде.

–  Пусть пока плавает, а ты возьмись за это дело. Ты - за землесосы, я - за Богомолова… Вот и все мои дела к тебе.

–  Пойти и приглядеть, что там делается, - это я могу, это я сделаю. Ну, а работать?.. Пойти же - пойду. Хоть завтра.

–  Вот-вот, завтра и пойди! А я отправлюсь на поиски Богомолова.

Сергей Миронович встал, и втроем они прошлись по двору.

–  А работать мне незачем, - подумав, сказал багермейстер.
– Что мне теперь надо? Человеку надо самое малое, и я это имею. И не хочу, чтобы мной командовали, да и сам никакого желания не имею командовать другими. Так я волен, сам себе хозяин. Живу, не тужу. Натура уж у меня такая, вы не обижайтесь, товарищ Киров.

–  Петрович этого не сказал бы! Всего один раз его видел; братья, а не похожи друг на друга. Он за дело революции жизни своей не жалел…

–  Недавно получаю письмо и глазам своим не верю: от Петровича, товарищ Киров!..

–  Не может быть!

–  Да, да! Если это не чья-нибудь шутка, значит - жив братец и скоро приедет. А то после второго рейса в Астрахань с бензином - похоронили мы его. Жинка его даже за другого замуж вышла.

–  А я имел другие сведения… - Киров покачал головой.
– Или вернее - никаких сведений о нем! Ну, я рад, очень рад!
– Он взволнованно пожал руку Фомы Матвеевича.

Ирина пригласила гостей к чаю. Но уже смеркалось, и Киров стал собираться в дорогу.