ГРУППА СОПРОВОЖДЕНИЯ. Роман

 Банду брал ОМОН. Едва вокруг дома, среди покосившегося забора и развалившейся, покрытой мхом, поленницы, замелькали камуфляжные, под «грязный снег», куртки бойцов, едва подполковник прокричал осипшим в утреннем тумане голосом предложение сдаться, и щелкнула по почерневшим бревнам сруба предупредительная автоматная очередь, из окон избы вылетели и шлепнулись в грязь три обреза. Два винтовочных и один — охотничьего ружья.

 За ними через дверь вышли четыре мужика. Двое — бывшие «сидельцы» с двумя сроками за спиной, двое — слесари обанкротившегося оборонного завода. Их сдергивали с крыльца и укладывали тут же, в грязь, лицом вниз, застегивая на запястьях браслеты наручников.

 … — Ну, а как с моей просьбой? — спросил Уфимцев, сидя на том же стуле, что и дед Иван, дымя на пару с подполковником той же «Балканской звездой».

 -Через час подъедет участковый. Он там всех знает. Без малого тридцать лет в районе пашет. Он вам и свой участок покажет, и по могиле этой оскверненной поможет справки навести. Только напрасно это… Обыкновенная хулиганка.

 -Спасибо. — Игорь поднялся со стула, — Я его на улице подожду. Уж больно погода хорошая.

 Игорь любил приезжать в Рыбинск в это время года. В солнечные дни здесь острее ощущалась осень.

 Короткая и узкая городская набережная была похожа на запущенный парк: тротуар у чугунных оград, некрашеные скамейки, на которых давно уже никто не сидел, проезжая часть у огромного мозаичного дворца, в котором до революции располагалась биржа — все это было засыпано толстым слоем золотой листвы. Рыбинск стоял севернее губернского центра, и осень сюда приходила раньше.

 Уфимцев, не торопясь вышел на центральную улицу города и, засунув руки в карманы легкой парусиновой курточки, побрел по тротуару. Порывистый ветер с Рыбинского моря гнал по асфальту желтые листья. Мимо, задевая Игоря плечами, проскальзывали по узкой пешеходной дорожке мимо домов девятнадцатого века горожане, то и дело ныряющие в темные провалы магазинов; с гулом проезжали троллейбусы. Вот и знаменитая игла Рыбинского кафедрального собора — точная уменьшенная копия питерской, с Петропавловки… Уфимцев посмотрел на часы, перешел дорогу и, повернув за угол, ускорил шаг — надо было возвращаться к отделу, где его наверняка ждал участковый.

 Он миновал улицу, половина домов которой представляли собой те самые призраки, о которых говорил подполковник. Прошел мимо пожарной каланчи, с усмешкой вспомнив историю 19–го века, когда пожарные, сидевшие на ней в дозоре, проморгали беду у себя под носом, и чуть было не сгорели в своей башне. Обошел городской парк со старыми аттракционами и каруселями, полюбовался на памятник старины — деревянный барабан на мельничной запруде и, торопливо устремился назад, в милицию. Сентиментальное свидание с городом было закончено.

 …Участковый оказался кряжистым мужиком лет сорока пяти, с коричневой от крестьянского загара открытой русской физиономией, на которой светлыми пуговками поблескивали прищуренные голубые глаза. Они живо напомнили Уфимцеву его сельских родственников. У тех были такие же: выжидающе — хитроватые, только на первый взгляд кажущиеся простецкими, полные векового крестьянского опыта выживания вне зависимости от воли и желания многочисленных и разных правителей Руси.

 Поверх форменного кителя на участковом была надета камуфляжная военная курка с эмблемой «Вооруженные Силы России». Из–под полы свисал пистолетный шнур. Участковый перехватил взгляд Уфимцева, улыбнулся смущенно и пояснил:

 -Младший брат камуфляжку подарил. Он у меня офицером на Дальнем Востоке службу тащит, приезжал месяц назад в гости… А что — вещь хорошая, практичная. Опять же китель не так протирается. Ну что, поехали?

 Игорь нырнул в капитанов зеленый «Москвич — 412».

 -Вы посильнее дверцей хлопайте, — посоветовал участковый, — Мой «мерседес» уже в возрасте, тут все с напрягом исполнять приходится.

 Журналист дернул дверь на себя, кабина содрогнулась от удара.

 -Вот теперь точно не откроется, — удовлетворенно кивнул капитан.

 -Давайте по–простому, — протянул руку Уфимцев, — Молодой еще, чтобы на «вы» именовали. Просто «Игорь».

 -А я — Мыльников Иван Сергеевич, — пожал кисть Уфимцева своей жесткой клешней участковый. — Можно просто «Сергеич». Меня все так зовут.

 Москвич выкатился из города, свернул на проселочную дорогу и загромыхал на ухабах изношенным корпусом. Стало не до разговоров: Сергеич, вцепившись в руль своего старенького авто, старательно объезжал многочисленные ямы и выбоины. Да и Уфимцев тоже не любил развлекать водителя в пути. Он предпочитал молча смотреть на стелющуюся под колеса дорогу, смотреть по сторонам, отмечая детали мелькающих за окном пейзажей.

 Нельзя сказать, что он думал в это время о чем–то конкретном. Игорю просто нравилось смотреть в лобовой стекло. Ощущая приятную пустоту в голове, лететь куда–то в неизвестность, слившись со временем и скоростью. То же самое испытывают люди, сидящие у костра и смотрящие подолгу на пляшущие язычки пламени.

 В такие минуты в человеке всплывает нечто, пришедшее из глубин веков, из темной памяти клеток, подаренных современному человеку его предками. Теми, кто на опушках девственных лесов с их дубравами, медведями, лешими и колдунами, жгли свои костры, вслушиваясь в таинственную перекличку чащобы. Теми, кто по узким лесным дорогам, по широким трактам среди русской степи гнали свои тройки, спасаясь как от лихих людей настигающего времени. Гнали, подгоняя самих себя и само время: быстрей, быстрей! И разговоры здесь лишние. Ведь они — лишь отражение суетности. А здесь должна царить сама вечность. А ей к лицу молчание.

 Впереди показалось село. Возвышающаяся в центре его церковь была далеко видна отовсюду. Зеленые чешуйчатые купола колокольни, зимнего и летнего храмов с потускневшим золотом крестов гордо подпирали голубое осеннее небо.

 Со своей поднебесной высоты они взирали на человеческую суету: у покосившегося крыльца продмага двое мужиков усиленно выискивают третьего, чтобы наскрести на заветный пузырь; старушки в старых пальто судачат на лавочке под окнами двухэтажного бывшего купеческого дома; по разбитому тротуару улицы пронеслась на велосипедах ватага мальчишек, а вслед им презрительно смотрит из кабины грузовика девочка с торчащими в разные стороны косичками. Грузовик притулился у обочины, а его водитель, он же — отец девочки, тридцатилетний Сашка Иванов отправился в вышеуказанный сельмаг за бутылкой водки. Сегодня он при деньгах, поэтому в союзниках в лице соображающих на троих двух мужиков не нуждается.

 -К отцу Никифору сейчас заедем, — сказал Уфимцеву Сергеич, — Старинный мой приятель, он здесь настоятелем храма служит.

 Капитан Сергеич, которого Игорь про себя поименовал на царский манер «урядником», вместе с журналистом вылезли из машины напротив храма. По узкой тропке, вьющейся среди торчащих вразнобой по ее обочине сосен и елок, добрались до покосившейся калитки. Там пришлось ждать минут пять под оглушительный лай невзрачной собачонки, смело подкатившейся на своих кривеньких ножках к самому забору. Впрочем, ее смелость объяснялась тем, что калитка была заперта на замок.

 После пяти минут, за которые несчастный песик едва не охрип от своего усердия, из–за темного от времени пятистенка появился дородный мужчина с темно–русой бородой с проседью и в подряснике. Капитан приветственно махнул рукой:

 -Эй, батюшка, давай пошевеливайся, а то от твоего барбоса мы уже оглохли!

 -А, представитель власти пожаловал, — отозвался священник, — Долго жить будешь — только сегодня тебя поминал.

 -Что так? — поинтересовался участковый.

 -Аль обещания свои забыл? — прищурился отец Никифор, — Ты ко мне на Богородицу обещал наряд милиции прислать? Ну, конечно, ты уж и забыть успел. Бываешь у меня в гостях раз в полгода — немудрено… А наши колхозные хулиганы опять намудрили: поперек храмовой калитки веревку натянули, богомольные старушки на службу пошли, сослепу каверзу не разглядели и устроили кучу–малу.