Грустный день смеха(Повести и рассказы)

— Надо голосовать, — сказал он наконец.

Те, кто был за меня, отошли в правую сторону, кто за Шептуна — в левую. Возле костра остались лишь Комендант, я, Шептун и Вад.

Борьба развернулась не на шутку. Она шла с переменным успехом около часа и собрала возле нашего дома большое количество любопытных. Привыкшие к тишине утиновцы с изумлением смотрели на это светопреставление.

Наконец мои сторонники победили. Группа Шептуна, ободранная, растерзанная, была загнана в угол двора и безоговорочно капитулировала. В результате всеобщего, прямого, но отнюдь не тайного голосования я стал заместителем Коменданта. Шептун пожал мне руку.

— Поздравляю, — сказал он. — Достанется теперь тебе. Порастрясешь жирок. Кодловцы народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой любовь крутить.

— Что-то она не дает тебе покоя.

— Зачем было корчить недотрогу?

— А она корчила?

— Еще как.

— И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать?

— Ну да.

— Уж не ухлестывал ты сам за нею?

— За ней многие ухлестывали.

— И Комендант?

Шептун оглянулся.

— А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже вида не показывает. Вот выдержка!

Виталька Ерманский во время перевыборов сражался на стороне Шептуна.

— Тебе будет трудно, — объяснил он свое предательство, — придется каждый день в райцентр ходить…

Но после, видно, он почувствовал угрызения совести. На следующее утро Виталька не отходил от меня ни на шаг. Его голова была набита разными планами, которые он предлагал осуществить с ним вдвоем, не вмешивая «кодлу». Было видно, что он разочаровался в этой организации.

— В «кодле» зайцы, — говорил он, склоняя меня на один из планов — содрать со школьных окон замазку. — Мы бы с тобой это дело чистенько обделали.

Замазка — вещь замечательная. Из нее можно лепить всякие штучки. Ею очень удобно кидаться на уроках или просто так, от нечего делать, мять в руках, на зависть другим. Не говоря уже о том, что окна, обмазанные ею, совершенно непроницаемы для холода. Замазку очень трудно достать, почти так же, как хром на сапоги. Даже в Нижнеозерске только лишь райисполком обмазывался замазкой, да и то потому, что он находился на втором этаже и охранялся милиционером.

Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда.

Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком.

В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду, так как дело серьезное, наверняка будет расследование и надо крепко держать язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко и на нас, конечно, подозрение никогда не надет.

Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие. Хотя я заверил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел на меня с большим сомнением.

— Это плохо кончится, — буркнул он.

— Что «это»?

— Девчонки, вот что. Самый гадкий народ.

Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь замазку надо было во что-то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную газету.

— Все равно она старая, — сказал он. — С первого мая висит.

Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку.

— А теперь жмем на полную катушку, — сказал Виталька.

Вторая любовь (продолжение)

Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто-то ударил меня в грудь. Я узнал ее дом.

— Подожди, — сказал я Витальке. — Я на пять минут.

Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким-то парнем. Они отпрянули друг от друга.

— Тебе чего, мальчик? — Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была не она. Наверное, это была ее сестра. — Тебе чего, мальчик?

— Мне Лору…

— Лора спит.

— Мне по важному делу.

— Что это за важные дела в первом часу ночи? — спросила сестра строгим голосом. — Иди, иди, завтра придешь.

— Завтра будет поздно.

Парень засмеялся и что-то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: «А ты сама…» Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше походила на Лору, лишь чуть повыше.

— Закуришь? — спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком. С плеча свисал пиджак.

— Некурящий.

Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие-нибудь стекляшки.

— Поссорились, что ли?

— Да так…

— С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял?

— Понял.

В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись.

— Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит.

— Что делают дочки, когда мама спит? — сострил парень, набрасывая на Лорину сестру пиджак.

Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная — кому это потребовалось поднимать ее с постели? Из- под накинутого халата белела рубашка.

— Привет, — сказал я. — Не ожидала?

— Нет…

— Ты уже спала?

— Да…

— Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду.

— Ага…

Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка. Очень неудобно разговаривать через кадушку.

Я сделал шаг в сторону, но Лора тоже сделала, и между нами опять очутилась кадушка.

— Что ты несешь? — спросила она, когда молчание уже стало невыносимым.

— Замазку.

— Зачем?

— Так… Окна замажу. Дать тебе?

— Мы уже замазали.

— На… возьми…

Мне почему-то очень захотелось, чтобы она взяла замазку. Я протянул ей ком через кадушку. Она поколебалась, но взяла.

— Я хочу спать, — сказала она. — До свидания.

В калитке показался Виталька.