Груз небесный

– Где Гребешок? – спросил Силин, разыскав меня в одной из квартир. Он был без шинели и даже без шапки. – Хочу его в Моховое с бойцами отправить: опять три извещения на посылки пришли… заколебали перед праздником.

– Отпустил я его… жена приболела…

– Жена? – удивился Силин. – Насколько я знаю, жена от него ушла полгода назад… и правильно, между прочим, сделала. Кто с таким вахлаком жить будет… ни украсть, ни покараулить… А ты доверчивый мужик, комиссар, и за это еще наплачешься: восемьдесят гавриков на двоих в условиях командировки – эт-то много…

Комиссаром он назвал меня впервые. Раньше так, полушутя-полусерьезно, ко мне обращался только Шнурков. «Комиссар» в устах сорокалетнего Шнуркова звучало совсем иначе, чем у Силина, который был моим ровесником, – чуть заметный оттенок превосходства слышался в нем, но я не стал одергивать прапорщика, а он, видя, что я никак не отреагировал на «комиссара», как ребенок, освоивший новое слово, стал пользоваться им к месту и не к месту.

– Комиссар, – сказал он в очередной раз, когда мы вышли из столовой и пошли в роту, – обстановочка серьезная, праздники на носу, надо п-переходить на «осадное положение», а чтобы друг другу не мешать, надо обязанности поделить… Я буду за тряпки отвечать, а ты за производство и все остальное. К-к-как?

Я согласился. За старшину остался он, за ротного и замполита – я. На подъемы и вечерние поверки договорились ходить по очереди.

Глава вторая

Опыт – великая вещь, и быстрыми ногами его не заменишь. То, что ротный делал за восемь часов, я не успевал за шестнадцать. Шнурков, словно предвидя это, рассказал перед отъездом анекдот о мастере, который пришел к клиенту ремонтировать телевизор. Мастер вскрыл у телевизора стенку, ткнул куда-то паяльником, и телевизор заработал.

– С вас десять пятьдесят, – сказал он.

– Как? – возмутился клиент. – За один тычок десять пятьдесят?

– Нет, конечно, – ответил мастер, – за тычок пятьдесят, а десять за то, что знаю, куда ткнуть.

Я не знал, куда нужно «ткнуть» в первую очередь, и дисциплина в роте стала падать. Личный состав почувствовал неопытную командирскую руку и, как говорят срочники, начал борзеть.

На второй день своего командирства я заметил, что в бригаде Тумашевского не видно Козлова, щуплого военного строителя весеннего призыва.

– Только что был здесь, – ответил на мой вопрос Тумашевский, – он с Володиным полы настилает во втором подъезде.

Я зашел в «штаб-квартиру» и поднял с кровати Силина. Тот почесал затылок, сказал: «Либо, либо…» – и ушел в засаду.

Через час меня разыскал боец из бригады Мамедова-второго:

– Тыбя старшина зовет, – сказал он.

– Вас, – поправил я его.

Он согласно кивнул и произнес, как бы извиняясь: Тыбя…

В комнате, понурив голову, стоял Козлов. Перед ним на табуретке сидел Силин, на столе красовалась бутылка водки.

– Вот, – не без гордости сказал прапорщик, показывая рукой не то на бутылку, не то на Козлова, – поймал на дороге из Мохового… у-у-у… алкаши…

– Погоди, – вмешался я, зная: если Силина не остановить, его черт-те куда занесет, – ты полагаешь, он сам в Моховое пошел…

– Да знаю, – ответил Силин. – Кто тебя за водкой послал, – сказал он, обращаясь к Козлову, – кто?

Козлов молчал. Старый бушлат, прослуживший в армии на несколько лет больше, чем его хозяин, пузырился на спине. С какого богатырского плеча достался он Козлову? И где это плечо сейчас? Наверное, уже на гражданке, а его бушлат, вместе со стройбатовскими традициями, до сих пор носит Козлов, торчащий из него, как черепаха из панциря.

– Ты что молчишь? Забыл, как семнадцатого в кочегарке прятался? – вышел из себя Силин. – А это началось с бутылки, с бутылки, ты знаешь…

– Знаю, – тихо говорит Козлов, и его прыщеватое лицо слегка розовеет.

– Дак почему сам в петлю лезешь? – уже спокойнее говорит Силин. – Кто? Володин?

Козлов переступает с ноги на ногу и продолжает молчать, но по тому, как он отворачивает голову и прячет глаза, ясно – Володин.

– Возвращайтесь в бригаду, – прерываю я этот бесполезный разговор, – и будьте потверже, вы же военнослужащий, защитник Родины… нельзя же в девятнадцать лет быть таким бесхребетным…

Мне хочется как-то поддержать Козлова, но других слов в моем командирском наборе нет, и я снова повторяю ему прописные истины о том, каким он должен быть, а затем говорю: «Идите».

– Есть, – вяло отвечает Козлов и некоторое время стоит, вспоминая, через какое плечо ему поворачиваться, наконец поворачивается через правое и уходит.

– Защитник, – говорит вслед ему Силин, – наберут молодежь в Красную Армию…

– Сходи к Тумашевскому и пригласи Володина, но осторожно, а то «спалишь» Козлова и володинские дружки ему «мозговок» наставят, – прошу я прапорщика, путая нормальную речь со стройбатовским сленгом.

– Обижаешь, комиссар, – отвечает старшина и идет искать Володина…

Володин – мосластый парень с лошадиной физиономией, имеющий в роте кличку «Костегром», стоит перед нами и криво на одну сторону улыбается, показывая коронку зуба из желтого металла и собственную неуязвимость. Володину – двадцать четыре. Со своим годом он не служил из-за судимости. На тыльной стороне его кисти синеет наколка – восходящее солнце и надпись «Сибирь», хотя к Сибири он никакого отношения не имеет: вырос в Орловской области, срок отбывал там же.

– Встань как следует, – рычит на него Силин. Чувствуется, что он решил повоспитывать Володина, отыграться за то, что тот дразнит его. Силин, когда волнуется, начинает заикаться. В обычной обстановке это не заметно, но Володин заметил, и на вечерних поверках, проводимых старшиной, слыша свою фамилию, отвечает, заикаясь, «й-й-й-а», а вслед за ним и друзья его Кошкин, Литвяков и Копач говорят «я» тем же способом. Силина это злит, и он начинает заикаться по-настоящему под злорадный смешок роты.

– Так, – продолжает Силин, – руки на место поставь, пяточки вместе, носки врозь – в «старики» метишь, а стоишь, как черпак без ручки…

Володин принимает подобие строевой стойки, продолжая, однако, криво улыбаться.

– Где был Козлов? – тихо, спокойно, почти ласково спрашивает Силин.

– А я знаю? – бурчит Володин.

– Где был Козлов? – говорит Силин, словно не слышал ответа подчиненного.

– Не знаю, я за ним не слежу… к собачьей работе не приучен…

– Выходит, я приучен, – почти ласково спрашивает Силин, – так?