Грязные игры

За неделю Акопов с Пашей не то чтобы подружились, нб сработались. Сблизило их общее чувство опасности. Паша светился и горел в деле впервые его неудовлетворенная страсть к тайнам и рискованным фотосюжетам переплелась с удовлетворенной страстью к деньгам. Потом они выезжали несколько раз на "натурные съемки" в Приднестровье, в Екатеринбург и другие криминально напряженные точки. Паша освоил видеокамеру, виртуозно снимал и батальные, и постельные сцены.

– Работаешь, значит, - вздохнул Акопов.
– Скажи хоть, на кого?

– На Мостового, - с некоторой гордостью сказал Паша.
– Хороший, оказывается, мужик. Голова! Всю науку знает.

Акопов ничего не понимал. С какой стати Мостовой, недавно ставший вице-премьером, заинтересовался окружением генерала Ткачева? Еще одна странность...

– И Степан тебя отпустил?

– Отпустил, без проблем. Даже посмеялся. Ты, говорит, Паша, как звезда футбола, переходишь в другой клуб. Камеру вот подарил - "Сони".

– Ладно. Здесь что делаешь? Конкретно?

– Сказал же - работаю! Поручили снять какойто междусобойчик. Показали дачу, дали охрану.

– Отдыхает твоя охрана, - сказал Акопов.
– Может, к утру прочухается. А с тобой что делать?

– Только не топи, - засмеялся Паша, повернувшись к озеру.
– Я плавать не умею. Ты ведь здесь тоже из-за той самой дачи. Верно? Значит, на свою госбезопасность трудишься. Ну и трудись дальше. Ты с одной стороны, я - с другой. Тебе - бабки и мне - бабки. Остальное - фанера.

– Вот так просто?

– Ага. Чего нам делить? Заказчики приходят и уходят, а мы остаемся. Они там, на даче, какя понимаю, любители. Хоть и генералы. Даже охрану путевую не поставили - пустили по забору мудаков, а собак заперли. Да... А мы с тобой, Гургенчик, профессионалы. Ну и не будем друг друга утомлять.

– Наверное, ты прав, - сказал Акопов.
– Скажи, это не ваши шуруют на здешней телефонной станции?

– Вполне возможно. Точно не знаю, а врать не хочу.

– За кого играет Мостовой?

– Эх, Гурген... Это мы с тобой вечно за кого-то играем. А Мостовой играет за себя. Я же говорю: не башка у мужика, а библиотека имени Ленина.

– Не знаешь, зачем Мостовому нужна съемка этой компании? Какие-то определенные пожелания были?

– Ему вся компания - до лампочки. Ему Федор Васильевич нужен. Ну, этот толстый из Минобороны. Я его уже месяц пасу.

– Так-так... Давай, Паша, присядем. Расскажи подробнее!

Через полчаса Акопов встал.

– Все, расстались! Надеюсь, ты не будешь никому докладывать, что видел меня у дачи?

– Чтоб я сдох! Но и ты, Гурген, не пиши про меня в мемуарах. А что съемку не закончил... Скажу - вспугнули.

– Договорились. Живи, Паша, живи, друг.

Пока живи...

На всякий случай он возвращался к себе кружным путем - через пустырь и проулок. Да еще минут десять, затаившись, осматривал тылы через очки ночного видения. Хвоста не было. А может, Паша Фанера обленился вконец на новой работе.

Акопов поднялся в аппаратную в самом скверном расположении духа. Надо было связываться с Савостьяновым и не хотелось выдавать Пашу как источник информации.

– Явился, слава Богу!
– сказал Борис.
– Я уж думал - тебе в генеральском подвале почки полируют сапогами. Одного ты классно завалил. А второй где?

– Убежал, - буркнул Акопов.
– Что тут удивительного? И на старуху бывает проруха. Как там наши гости?

– Гости - в жопе гвозди... Гудят вовсю, аж завидно! Про ямщика запели.

Да, песнопения на даче Антюфеева были слышны и без спецаппаратуры.

24

"Оборотной стороной завоеванной нами свободы, а точнее - жуткой карикатурой на свободу стал правовой нигилизм. "Всем все можно". Для самых немыслимых в правовом государстве действий даже не требуется особого политического влияния - достаточно обладать особой наглостью. Такая язва грозит разложением и гибелью общества. Первоисточником ее стала гибель старого, бюрократического государственного порядка при недостроенном новом, демократическом. Но сегодня действует и другой источник правового нигилизма: он распространяется с верхних этажей самого государства".

О. Лацис.

"Сорокалетие несбывшихся надежд".

"Известия",

1993, 25 сентября.

– Нет, - с сожалением сказал Толмачев.
– Не смогу.

– Я ведь рядом, три остановки на метро, - сказала Полина.

– Ну, прости, - сказал Толмачев.
– Торжественно обещаю: закончу этот чертов доклад - возьму неделю отгулов. И мы с тобой устроим маленький медовый месяц.

– На неделю?

– Да, на целую неделю.

Полина подышала в трубку и сказала:

– Ладно, ловлю на слове. А я подожду. Всю жизнь ждала - еще немного подожду.

Толмачев осторожно положил трубку. Он сказал Полине, что страшно занят докладом о состоянии флоры Подмосковья. Мол, такое задание дала Российская академия наук Институту химии растений.

Поднял глаза и увидел на полке желтую брошюру с выжимками из Солженицына и прочих передовых авторов. Книжка называлась "Жить не во лжи".

Толмачев засмеялся и повернул брошюру титульной обложкой к стенке.

– И какою-то фатою Альба бережно укрыла Богородицы чего-то, забормотал он.
– И все шнуровки распустила... Сон разума порождает чудовищ.

Длительный звонок в дверь прервал его экзерсисы по Фейхтвангеру. Толмачев решил не открывать, но в дверь ухнули крепким кулаком, и трубный голос возвестил на весь дом:

– Я знаю, химик, ты дома!

Толмачев подошел к двери, заглянул в глазок.

Великий писатель земли русской, друг собак и гуманист-просветитель Глорий Георгиевич Пронин величественно качался в коридоре. Килевая и бортовая качка его мощного корпуса сопровождалась переливчатым звоном так звенят колокольцы в финале оперы Михаила Ивановича Глинки "Жизнь за царя". До недавнего времени она шла под названием "Иван Сусанин".

Делать было нечего. Толмачев щелкнул замком и посторонился.

– Я тут затарился, - сообщил Пронин, потряхивая сумкой из пестрой плащевой ткани - подобные сумки среди бомжей и алкоголиков именуются "папины трусы".

– Хорошо затарился, - печально вздохнул Толмачев.

– Просто замечательно, - согласился Глорий Георгиевич, целеустремленно прорываясь мимо Толмачева на кухню.
– Будем пить, раз не дают отдохнуть по-человечески.

– Кто не дает?
– спросил Толмачев, покорно доставая боевые стопки зеленого стекла.
– Уточните, пожалуйста.