Гудериан

Эта программа Гудериана во многом схожа с документом, составленном Перси Хобартом в Англии осенью 1940 года, когда английская армия после Дюнкерка находилась в таком состоянии, как и германский вермахт после Сталинграда. Хобарт предложил Уинстону Черчиллю учредить должность командира королевским бронетанковым корпусом, по своему статусу равную должности советника армии и с такими же полномочиями, каких добивался Гудериан. Самые авторитетные генералы Черчилля – Дилл и Брук (оба – артиллеристы) восстали против этой идеи. Премьер-министр не был готов к тому, чтобы отмести их возражения так, как это сделал Гитлер, хотя позднее он выразит сожаление, что не сделал этого. В результате, в Англии сложилась система, похожая на ту, что Германия имела в 1938 году. Кроме того, между Хобартом и Гудерианом имелась разница в подходах. В то время как Хобарт считал себя неподходящим для роли главного организатора (в связи со своим некоммуникабельным характером), Гудериан никогда, ни на миг не сомневался, что только один он может выполнить эту задачу, несмотря на противодействие недоброжелателей. После войны он так писал об этом: «Автору неизвестны отрицательные результаты, проистекавшие от этой организации». Не все согласились с такой позицией. Артиллеристы протестовали и ухитрились вырвать из-под опеки Гудериана противотанковые части – к его неописуемой ярости, – но фронтовики, по большей части, вздохнули с облегчением, узнав о возвращении Гудериана. Точно такой же была реакция Шпеера, наконец-то оказавшегося в одной упряжке с человеком, знавшим, за что он отвечает и твердо отстаивающим свои рациональные идеи. Фронтовикам новый приход «Быстрого Гейнца» вернул надежду, что перемены, которых они желали, все же осуществятся. Вступление Гудериана в новую должность состоялось 1-го марта. В документе, подготовленном для американцев вскоре после войны, он описал методы и организацию: «Боевая подготовка и организация контролировались сотрудниками генерального штаба, и в каждом отделе управления бронетанковых войск работали офицеры с боевым опытом, негодные к строевой службе вследствие полученных ранений… В их обязанность входило следить за развитием своей отрасли и выпускать инструкции, разработанные специальными комиссиями, состоявшими из офицеров, получивших свежий опыт на фронте. Эти комиссии работали под эгидой отдела уставов и наставлений танковой командной школы».

Настояв на привлечении к этой работе офицеров с фронтовым опытом, Гудериан осуществил на практике то, что неоднократно предлагал ОКВ и ОКХ, чьи старшие штабные офицеры, по его мнению, безнадежно отстали от жизни, поскольку с 1918 года не находились на строевой службе. Начальником своего штаба Гудериан назначил полковника Вольфганга Томале – «танкиста душой» и чрезвычайно способного штабиста. Их сотрудничество было чрезвычайно эффективным, гораздо более эффективным, чем принято считать. Разделение обязанностей было четким. При назначении Гудериан с усмешкой сказал: «Один из нас должен находиться в разъездах, а другой – руководить штабом. Я буду ездить!» Совершенно очевидно, что Гудериан рассматривал свое назначение в более широком смысле, чем кто-либо другой. После войны, в беседе с американцами он сказал, что «…считал своей задачей понять изнутри характер своих начальников и сослуживцев и оперативно вносить предложения, основанные на собственном опыте пребывания в войсках, как того требовали обстоятельства». Штаб Гудериана разместился в непосредственной близости от ставки фюрера и резиденции начальника генерального штаба, чтобы он мог поддерживать связь с командованием вермахта и сухопутных сил. А вот штаб Томале находился на Бендлерштрассе в Берлине, где тот развернул кипучую деятельность, с энтузиазмом работая на человека, о котором отозвался как о «лучшем и наиболее ответственном генерале Германии».

Следует учесть, что речь идет о человеке, страдавшем от серьезных проблем со здоровьем, хотя этот фактор по отношению к Гудериану нуждается в проверке. Болезни, причинами которых были крайнее истощение сил и упорное стремление остаться в строю, несмотря на последствия, отрицательно сказались на деятельности многих военачальников и государственных деятелей. Так было в прошлом и точно так же будет в будущем. Хью Летанг в своем труде «Патология лидерства» пишет, что Гудериан страдал сердечной недостаточностью, отмечая при этом, что: «Истощение физических и духовных сил – типичная судьба почти всех честолюбцев, идеалистов или слишком добросовестных людей. Эта участь редко постигает хитрых, ленивых и ловкачей… которые, пускаясь во все тяжкие, могут избежать этого состояния». Читателю предоставляется свобода судить о том, к какой категории следует отнести ипохондрика Гудериана, однако оснований для предположения, что проблемы с сердцем были вызваны родом его деятельности, практически не имеется. Гудериан обычно испытывал коллапс после продолжительного выступления на каком-либо совещании, когда он превосходил самого себя. Возможно, это состояние являлось результатом того, что все предыдущие десятилетия он буквально сгорал на работе, и это привело к усиленному выделению желчи. Однако к этому времени раздражительность, сопутствовавшая его политике «абсолютной откровенности», стала частью характера Гудериана. Его старший сын, который был очень близок к отцу, считает, что сердечная болезнь не имела большого значения, и так же полагает, что отец, в любом случае, просто исполнял свои обязанности, каким бы ни было состояние его здоровья. Между прочим, смерть Гудериана не явилась результатом сердечного заболевания.

Неделя, даже чуть меньше, напряженной работы, и Гитлеру были представлены основные направления политики в области разработки новых типов танков и перестройки танковых войск. Ключевой нотой являлась рационализация. Все фантастические проекты были заморожены. Отказались и от чрезвычайного плана прекращения производства Т-IV и Т-III до начала выпуска «Пантер» и «Тигров». Было пересмотрено штатное расписание танковых дивизий с учетом поступления новой техники и сделана попытка помешать созданию танковых дивизий люфтваффе и войск СС. В то время, как армейские танковые дивизии должны были иметь только по 190 танков, в основном T-IV, эсэсовские дивизии имели свыше 200 танков. Однако из этой попытки так ничего и не вышло: война и нацистская анархия помешали унификации.

Гудериан решительно поддерживал постановку на вооружение длинноствольных 75-мм и 88-мм орудий. Для него были приемлемы почти любые образцы оружия, лишь бы те были более мощными и современными. Так, на бронетранспортерах были установлены 20- и 75-мм пушки – результат поездок на фронт и бесед с солдатами и офицерами. Ожесточенная перепалка разгорелась из-за штурмовой артиллерии. Теперь Гудериан и сам убедился в необходимости этих машин и желал только унификации их конструкций, чтобы не пострадало производство танков. Он совершенно справедливо полагал, что танк с вращающейся башней гораздо более мощная система оружия, способная решать любые задачи, в отличие от машины с пушкой, имеющей ограниченный угол поворота по горизонтали. Вместе с тем он хотел подчинить себе и штурмовую артиллерию. Однако если в отношении унификации конструкций удалось настоять на своем, то в остальном он натолкнулся на значительные трудности.

9 марта Гудериан представил свой план Гитлеру и большой группе заинтересованных лиц. Надежда Гудериана, что удастся протолкнуть свою идею, ограничившись обсуждением в узком кругу вместо длительных дебатов с теми, кто был по отношению к нему настроен враждебно, не оправдалась. Четырехчасовая диалектическая битва закончилась победой бюрократии и местничества. Гудериан потерпел крах, в результате которого лишился штурмовой артиллерии и не смог воспрепятствовать созданию танковых дивизий СС и люфтваффе – его главной целью была консолидация старых, испытанных армейских дивизий, а не тиражирование новых, не имевших никакого боевого опыта. (Определенный интерес представляет реакция Гудериана на это поражение, выраженная на страницах «Воспоминаний солдата». Он сердится на артиллеристов и Шмундта, но ограничивается легкой критикой в адрес СС и люфтваффе, которые также ставили ему палки в колеса. Создается впечатление, что с последними ему удалось найти общий язык. Лишь позднее Гудериан упоминает о неудавшейся попытке отстоять свою точку зрения в спорах с Гиммлером и начальником штаба люфтваффе.)

Итак, Гудериану в очередной раз пришлось смириться с тем, что его оттеснили на второй план. Начались поездки по училищам, танкодромам, заводам и, конечно же, фронтам. Многочисленные и всеобъемлющие контакты, а также поток информации, стекавшийся в штаб, помогали ему составить объективную и полную картину ухудшавшегося положения Германии и нерациональных методов противодействия этому процессу. Никогда раньше, даже в последние дни 1941 года, у него не было столь ясного понимания крайне пагубного влияния, которое оказывал Гитлер и его близкое окружение на ход военных операций и всю политику страны. Хотя Гудериан и не сразу признал это, но все же не приходится сомневаться – он осознал причины прошлых неудач и наконец-то в полной мере смог оценить трудности, с которыми сталкивались Браухич, Гальдер, Рундштедт, Бок, Клейст и остальные. Возможно, Гудериан даже испытал какую-то симпатию к Клюге. Однако в то время, как с большей частью своих старых противников он помирился, в отношениях с Гальдером и Клюге этого не произошло. После войны, когда Гудериан и Гальдер находились в плену у американцев, первый сделал попытку к примирению, но отклика у Гальдера она не нашла. Примирению с Клюге помешала смерть, хотя сомнительно, чтобы между ним и Гудерианом возникло даже подобие взаимопонимания. Первая их встреча после стычки в декабре 1941 года произошла в мае 1943 года и была окружена атмосферой скрытой враждебности. Гудериан с показным безразличием сказал Клюге – «моему особому другу», как он однажды назвал его! – что очень глубоко переживал свою отставку и так никогда и не получил сатисфакцию несмотря на то, что все обстоятельства дела затем выяснились, как это и было в действительности. Клюге истолковал слово «сатисфакция» в чисто прусском смысле и написал Гитлеру письмо с просьбой дать разрешение вызвать Гудериана на дуэль. Он также просил Гитлера быть его секундантом. Гитлер приказал им бросить это ребячество и уладить ссору мирным путем. Он обязал Гудериана принести извинения.

Имевшаяся в характере Гудериана черта передоверяться некоторым людям резко контрастировала с его непримиримым отношением к любому, кто оказывался в профессиональном смысле не на высоте. В одном случае это даже повлияло на ход истории. В 1942 году, когда он был не у дел, его настроение прощупали заговорщики и предложили присоединиться к ним. Повышенное внимание к Гудериану стал проявлять генерал пехоты Фридрих Олбрихт, пытавшийся втянуть его в заговор. Гудериан сначала не понял, с какой стати Олбрихт стал набиваться к нему в друзья, ведь до этого они никогда не были близки. Шлабрен-дорф в своей книге, вышедшей в 1946 году, совершенно правильно указывает, что подходы к Гудериану искали доктор Карл Герделер, фон Тресков и генерал артиллерии Фридрих фон Рабенау, хотя Уилер-Беннет, который в своем труде «Nemesis of Power» (Немезида власти) очень часто ссылается на Шлабрендорфа, ошибается, утверждая, что Гудериан «…не упоминал об этих более ранних попытках». В «Воспоминаниях солдата» Гудериан довольно подробно описывает свои контакты с Герделером и Тресковым и косвенно дает понять, что встречался и с Рабенау. В послевоенных показаниях Гудериана излагается суть бесед с Герделером. Гудериан говорит, что Герделер в апреле 1943 года утверждал, что о покушении на Гитлера речь не идет. В то же время Шлабрендорф пишет, что в марте уже было совершено покушение на жизнь фюрера, и единственным оставшимся к 1946 году в живых свидетелем этой акции был он сам.

Герделер открыл Гудериану, что руководителем заговора является не кто иной, как Бек – человек, в христианских добродетелях которого Гудериан не сомневался, но который в силу своей медлительности был неспособен на принятие мгновенных решений и потому не подходил на эту роль. Данное обстоятельство, больше чем какое-либо другое, повлияло на формирование отрицательного отношения Гудериана к заговору. Герделер, по словам Шлабрендорфа, обладающий «…способностью разговаривать с людьми из всех слоев общества и в каждом случае находить нужные слова так, чтобы еще несколько твердолобых старших генералов, находившихся на действительной службе, включая Манштейна, присоединились к заговору». В 1943 году также присоединились генералы, обиженные Гитлером, – Вицлебен и Гепнер, а Клюге, продолжавший служить, колебался. Гудериан в то время ясно обозначал свою позицию:

«Слабости и ошибки национал-социалистической системы и промахи, допущенные самим Гитлером, оказались к тому времени слишком очевидны даже для меня – необходимо было попытаться исправить их. Ввиду опасной ситуации, возникшей в результате Сталинградской катастрофы и требования союзников о безоговорочной капитуляции… необходимо было найти такой путь, который не привел бы к гибели страны и народа… Я пришел к выводу, что план доктора Герделера вреден и, кроме того, не может быть осуществлен практически. Поэтому я отклонил предложение участвовать в заговоре. Подобно всем остальным солдатам, я чувствовал себя связанным присягой…»

И все же, Гудериан утверждает, что по просьбе Герделера прощупал настроения генералов на фронте и был вынужден сообщить – те не поддерживают идею смещения Гитлера. Он дал Герделеру слово не разглашать их беседу и заявляет, что держал его вплоть до 1947 года, пока не прочитал обо всем этом в книге Шлабрендорфа. Последний же в 1946 году утверждал, что Рабенау посчитал необходимым пригрозить Гудериану разоблачением его участия в заговоре, чтобы предотвратить утечку информации. Правда, в издании 1951 года и в книге, вышедшей в 1965 году, это утверждение уже отсутствовало. Гретель рассказывала своему старшему сыну, что Ребенау угрожал Гудериану расправой. Как бы там ни было, но данный факт показывает, как плохо знали заговорщики Гудериана, если полагали, что таким образом его можно принудить к молчанию или что ему нужно еще и пригрозить, несмотря на данное им слово.