Гудериан

Двигаясь с максимально возможной скоростью по лесистой местности, 2-я танковая группа прошла за два дня 130 миль и захватила Орел, опередив русских, пытавшихся организовать контрудары. Защитники Орла по большей части погибли. В брянских лесах в окружение попало еще несколько русских армий, и вскоре этот важный центр коммуникаций оказался в руках немцев, захвативших, как обычно, и немалые трофеи. Гитлер опять начал вмешиваться в ход операций, ставя дополнительные задачи, отвлекавшие часть сил, вместо того чтобы сконцентрировать их на достижении главной стратегической цели, – он приказал взять Курск и ликвидировать брянский котел. В результате после падения Орла наступление на Тулу велось недостаточными силами. Опять поход на Москву был отсрочен ради того, чтобы стяжать лавры побед второстепенного значения. Та же самая история повторилась под Вязьмой, после того, как наступление Бока увенчалось успехом, и в котел угодили сотни тысяч русских.

Советские войска и погода словно сговорились действовать вместе против немцев. 6 октября пал Брянск, а наступавшая впереди 4-я танковая дивизия Гудериана столкнулась с советской 1-й танковой бригадой, оснащенной КВ-1 и Т-34. Это случилось под Мценском, и немцы пережили очень неприятный момент. Впервые им довелось испытать на своей шкуре то, чего так опасались Гудериан и Неринг после 3-го июля, когда они познакомились с Т-34. Немецкие танки проиграли бой, и наступление пришлось приостановить из-за больших потерь. В ту ночь выпал первый снег. По всем этим причинам немецкие танкисты не испытывали особой радости от переименования 2-й танковой группы во 2-ю танковую армию.

И вдруг положение резко изменилось не в пользу немцев. Впервые Гудериан потерял надежду. Скорбная повесть, заполняющая страницы «Воспоминаний солдата», откровенно отражает его чувства в то время. Наступление захлебнулось, и немецкие войска продвигались вперед судорожными рывками, когда позволяло состояние дорог и окружающих полей. Оттепель, следовавшая после каждого снегопада, приводила к тому, что всякое движение замирало, после чего противник оказывался еще лучше подготовленным, приходилось вновь набирать темпы наступления. Это означало лишние потери. Кроме того, теперь немцы не могли маневрировать, как им вздумается, и элемент внезапности исчез. Русские легко угадывали намерения немцев и искусно выбирали блокирующие позиции.

С каждым проходящим днем Гудериан все больше задумывался о судьбе своих солдат, которых приходилось гнать вглубь России. Из каждой поездки на фронт он возвращался, отягощенный свидетельствами о лишениях, которые терпели солдаты – нехватка обуви, рубашек и носков. Вермахт практически не имел зимней экипировки. Старшие офицеры начали проявлять признаки крайнего нервного истощения. Гудериан писал, что их проблемы «скорее духовные, чем физические». 21 ноября в письме к Гретель он охарактеризовал обязанности командира как сплошное мучение и, тем самым, выразил ту же смесь чувств надежды и отчаяния, доминировавшую в его сознании в 1919 году в Бартенштейне. Даже в замирающих спазмах немецкого наступления на Москву Гудериан мог распознать едва заметное подтверждение своей правоты: «Шаг за шагом». И еще: «Несмотря на огромные трудности, войска сражаются с такой отвагой, которая вызывает восхищение. Сверху нет никакой поддержки. Я должен барахтаться в грязи сам по себе. Вчера я был на грани отчаяния, и мои нервы начали сдавать. Сегодня неожиданный боевой успех храбрых танкистов вселил в меня новую надежду. Посмотрим, как будет дальше… Если позволит обстановка, я намереваюсь наведаться в штаб группы армий, чтобы объяснить ситуацию, в которой мы находимся, и выяснить их планы на будущее. Я не могу представить себе, что будет весной. На носу декабрь, а никакого решения так и не принято». Это было письмо не генерала с ограниченной точкой зрения, а военачальника с кругозором главнокомандующего.

В «Воспоминаниях солдата» Гудериан язвительно упоминает о «приподнятом настроении, царящем в ОКХ и штабе группы армий «Центр», хотя здесь он, конечно, немного сгустил краски. Нельзя отрицать, что дневник Гальдера весь лучится оптимизмом, однако суть дела в том, что всякий старший начальник перед своими подчиненными обязан одевать внешнюю маску уверенности. Гудериан сам вел себя точно так же. Гальдер, разумеется, понимал, что наступление на Москву, начинавшееся с запозданием, находится под угрозой провала, а вместе с ним могла погибнуть и его репутация. Фон Барзевиш писал, что «внешне невозмутимый Гудериан в душе очень переживал из-за плохой погоды», и цитирует слова, при помощи которых Гудериан хотел воодушевить свои войска: «Товарищество основано на взаимной откровенности… если мы сейчас приложим все свои силы, в следующем году это спасет Нас от гораздо больших лишений».

Незадолго до этого у фон Браухича случился инфаркт, а фон Бок слег из-за коликов в желудке, доведя себя до изнеможения. Вскоре ударил тридцатиградусный мороз, и в строю осталось лишь двадцать процентов личного состава и техники. И все же офицеры частей, наступавших на Москву с севера, уже могли разглядеть в свои бинокли очертания города. А вот 2-я танковая армия Гудериана, хотя и преодолела гораздо большее расстояние, застряла в районе Тулы, и впервые, при подсчете танков, уничтоженных на поле боя, выявилось – немцы потеряли больше машин, чем русские. КВ-1 и Т-34 были очень грозным оружием.

Момент для действий более активных, чем разговор напрямую с Гитлером, оказался упущен. 20 ноября группа армий «Юг» фон Рундштедта взяла Ростов-на-Дону, однако сразу же этот выступ с обеих сторон стал подвергаться сильному давлению русских. Не став терять время на ожидание разрешения, Рундштедт поступил так, как подсказывал здравый смысл: он отступил. Это было первое стратегическое отступление немцев с 1919 года. А когда ОКБ приказало отменить этот приказ, он, в момент крайней усталости, отметил, что для таких дел придется найти другого человека. На смену фон Рунштедту пришел Рейхенау, но отступление продолжалось, а отставка Рундштедта лишь подстегнула волну сопротивления. Даже Зепп Дитрих, эсэсовский военачальник, преданность которого Гитлеру не вызывала сомнений, сказал фюреру о неправильности его подхода. Накануне крупного советского контрнаступления под Москвой, начавшегося 6 декабря, Гудериан, Гепнер и Рейнгардт поставили Бока перед свершившимся фактом и отвели свои передовые части. Почти сразу же после этого они стали испытывать возрастающее давление русских, пришлось начать отступление, при этом немцы вынуждены были оставить часть тяжелого вооружения и другой техники, а также склады и некоторые полевые лазареты с ранеными и обмороженными. И все же, отступая, немецкие армии огрызались, и довольно чувствительно для советских войск. Несмотря на поражение, дисциплина в немецких частях находилась на должном уровне, не было никаких признаков паники.

Предвидя неминуемую катастрофу, Гудериан в своих усилиях остановить наступление и начать планомерный отход на заранее подготовленные позиции пытался заручиться поддержкой влиятельных лиц, что подтверждается соответствующими документами. Для него безопасность всегда заключалась в движении вперед или назад. Самым больным местом было обеспечение бесперебойного снабжения горючим, боеприпасами и продовольствием для поддержания боеспособности и нормальных условий жизнедеятельности личного состава. 23 ноября Гудериан натолкнулся на непонимание в штабе группы армий и попросил своего старого товарища по оружию Балка, приехавшего на фронт из Германии с ознакомительной поездкой, передать его пессимистическое мнение Браухичу. Записи в книге Телефонных разговоров 2-й танковой армии свидетельствуют о борьбе Гудериана с Боком за окончание зимней кампании – печальный документ. 8-го декабря Гудериан обрабатывал приезжих генералов, а 10-го послал рапорты Шмундту и Бодевину Кейтелю в попытке пробиться к Гитлеру. На совещании в Рославле 14-го декабря с Браухичем, Боком и Клюге, чья 4-я армия уже начала отходить, он попросил разрешения отвести войска на линию по рекам Суша – Ока, прикрывающую Орел. На этом совещании ему поручили командовать южным крылом, состоявшим из 2-й общевойсковой армии и 2-й танковой армий. Эту группировку назвали «Временная армия Гудериан». На следующий день Браухич, повторяя сказанное Гудерианом, сообщил Гальдеру, что не видит для армии никакого выхода.

16-го декабря Гудериан встретился со Шмундтом возле фронтовой полосы «по моей настойчивой просьбе», а затем написал Гретель: «Теперь я ожидаю вызова фюрера явиться к нему с докладом о нашем положении и о мерах, которые я считаю насущными. Надеюсь, что еще не слишком поздно… Не знаю, как мы выберемся из этого. В любом случае, нужно действовать быстро и энергично… Я рад тому, что фюрер ясно представляет себе ситуацию, и надеюсь, что он с присущей ему энергией вмешается, и недостатки в работе железных дорог будут устранены. Не припомню случая, когда бы надо мной так довлели обязанности. Надеюсь, что выдержу. Опять дал о себе знать мой застарелый радикулит. Ночами я лежу без сна. Это настоящая пытка – думать о том, как помочь моим бедным солдатам, совершенно не готовым к зиме. Это ужасно, просто невообразимо».

В 3 часа ночи 17 декабря в условиях плохой слышимости состоялся разговор с Гитлером по телефону. В определенном смысле он имел историческое значение, повлияв на дальнейший ход операций. Гитлер не скупился на обещания помощи по воздуху, а затем последовал очередной приказ стоять до последнего. В дальнейшем боевые генералы германской армии привыкнут к таким словам и категорическим требованиям, но тогда Гудериан был в числе тех, кто слышал их впервые. Он понимал, что слушает человека, решения которого еще более отрицательно скажутся на армии. Шмундт уже уведомил Гудериана, что Браухича собираются отправить в отставку, но его место займет не Гудериан или какой-либо другой военачальник, а сам Гитлер. Таким образом, армии будет привит истинный дух национал-социализма, а глава государства и верховный главнокомандующий берет на себя полномочия приказывать самому себе. Однако тогда Гудериана волновали более насущные проблемы. Относительно того телефонного разговора Либенштейн писал: «Приказ фюрера остановиться, исключавший все увертки, никак не соответствовал реальности. С теми силами, которые имелись в нашем распоряжении, мы его выполнить не могли. Несмотря на все рапорты, те, кто был наверху, не понимали, что мы слишком слабы, чтобы сдержать натиск русских». Несмотря на приказ Гитлера, Гудериан продолжал отступать, но теперь хотя бы видел, откуда исходит основная опасность. Правда, он по-прежнему придерживался утверждения, что оптимисты из ОКХ снабжают Гитлера неверной информацией. В то время, как его группа из двух армий осуществляла планомерный отход, и главную роль здесь играли командиры корпусов, прекрасно представлявшие себе требования момента, Гудериан 17 декабря попросил У Бока разрешения вылететь в Растенбург на аудиенцию у Гитлера. Бок отпустил его: у него хватало своих забот. Боли в желудке усилились настолько, что он решил на следующий день взять отпуск по болезни и не принимать дальнейшего участия в этой кампании.

17 декабря Гальдер, зная, что Гудериан рвется в ставку фюрера, начал изводить его придирками, однако 19 декабря атмосфера изменилась. Гальдера вызвал Гитлер и проинформировал, что Браухич смещен, и оперативное руководство отныне сосредоточится в руках самого фюрера. С этого времени начальник генерального штаба должен отвечать только за восточный фронт, а другие театры военных действий будут курировать Кейтель и Йодль из ОКБ. Гитлер оставил за собой право давать приказы на любом уровне командования и в то же время передавал другим те полномочия верховного главнокомандующего, которые его не интересовали. Гальдер мог – и, вероятно, должен был – подать в отставку именно тогда. Но не сделал этого по старой причине – из чувства долга перед армией – и потому продолжал тянуть лямку в непосредственной близости к фюреру, выполняя приказы, в которые не верил.