Гусман де Альфараче. Часть вторая
Шрифт:
— Это дон Хуан де Гусман, севильский дворянин.
И, слыша позади себя перешептывания, я еще выше поднимал голову и так надувался, что в животе у меня поместилось бы лишних десять фунтов хлеба.
Сайяведра рассказывал всем, что я прибыл прямо из Рима. Отсюда заключали, что я, вероятно, очень богат, поскольку возвращаюсь из святого города совсем не так, как прочие. Ведь, отправляясь к папскому престолу или ко двору другого государя, многие снаряжаются как новобранцы на войну: им кажется, что они уже разбогатели и тужить больше не о чем; в дороге они не дорожатся, в столице тратят по-столичному, пока, раструсивши все денежки, не останутся при одной паре рваных штанов. Тогда уж они пускаются в обратный путь, выдохшиеся, унылые и пораженные безденежьем, чуть ли не выпрашивая
Жители любопытствовали также, надолго ли я в Генуе или только проездом. Слуга мой говорил всем, что я сын богатой вдовы, покойный супруг которой был родом отсюда; остановился же я в их городе ненадолго, в ожидании неких писем и посылок, после чего намерен снова отправиться в Рим, а тем временем желаю осмотреть Геную, ибо неизвестно, приведется ли мне еще когда-нибудь тут побывать. Трактир, в котором мы поселились, был лучший в городе, и посещали его по большей части люди видные и из благородных. Мы жили праздно, проживая деньги и воздерживаясь от всякого доходного занятия. Однако же хотя мы и не работали, а даром времени не теряли. Не всякую минуту бьют часы, а все-таки время идет себе да идет, и заветный миг наступает. Изредка я садился сразиться в картишки с кем-нибудь из постояльцев, но играл по маленькой и не прибегал к услугам Сайяведры, полагаясь только на свое умение и удачу. Сильные же средства я положил употреблять только в редких случаях, приберегая их для больших оказий. Из-за мелкого выигрыша или проигрыша не стоило тратить порох. При всем том я был осторожен и, сидя за зеленым столом, по сторонам не зевал: если мне не везло и карта не шла, я, проиграв небольшую сумму, уходил к себе; когда же счастье было на моей стороне, я, бывало, не отойду от стола, пока не подчищу весь банк.
Однажды я выиграл больше ста эскудо; рядом со мной сидел один моряк, капитан большой галеры; он следил за игрой с живым участием и радовался моим победам. Как можно было заметить, достатком он не располагал и, вероятно, успел познакомиться с нуждой. Я незаметно сунул ему в руку шесть двойных дублонов, которые при тогдашних его обстоятельствах значили для него не меньше, чем шесть тысяч. Бывает так, что один реал стоит сотни, а порой не уступит и тысяче. Он так меня благодарил, словно я подарил ему невесть какое богатство.
Этот поступок послужил мне на пользу: когда капитан открыл мне, какая язва отравляет ему жизнь, я сразу понял, что нашел целительный бальзам для собственных моих язв, — и вышло, что я сменял грош на пятак. Теперь мне был обеспечен успех. Кто купил полезную вещь, может считать, что получил ее даром. Я раздал еще несколько эскудо сгрудившимся вокруг меня людям; все были мной довольны и стали моими верными друзьями.
Приветливость, щедрость и великодушие так высоко подняли меня во мнении генуэзцев, что я завоевал и пленил все сердца. Как известно, хорошо посеешь, хорошо и соберешь. Я утверждаю, что любой из новых моих приятелей пошел бы за меня в огонь и в воду. Я же был так горд и доволен, пришел в такое приятное расположение духа, что у меня словно крылья выросли.
Капитана моего звали Фавелло; это было не настоящее его имя, а прозвище, данное ему одной дамой, в которую он некогда был влюблен. Капитан решил сохранить его, навеки запечатлев в своем сердце красоту и несчастья своей возлюбленной, чью историю он мне рассказал, поведав, какими милостями она его осыпала, как была умна и великодушна и как счастье их погибло из-за коварных, обманчивых совпадений, было сметено ураганом ревности, бед и насилия. После этой исповеди он стал со мной неразлучен. Я горячо убеждал его не отвергать мою дружбу и разделить со мной кров и стол; хотя в последнем он не нуждался, однако принял мое предложение, чтобы не огорчать отказом.
Я же всеми силами старался быть ему приятным и сохранить его дружбу. Он водил меня к себе на галеру, где я был принят моряками с великим почетом; наша взаимная приязнь возрастала с каждым днем, и если бы душа моя лежала к добродетели, я нашел бы в его преданности верное и надежное
пристанище. Но я исплутовался до мозга костей. Под всякое дело я любил подводить прочный фундамент. У нас не было тайн друг от друга; впрочем, я его не пускал дальше кадыка, ибо закадычным моим дружком был один лишь Сайяведра.С Фавелло же мы больше делились секретами по амурной части: как я прошелся под ее окном, какие знаки расположения заметил, как перемолвился с ней словечком и тому подобные пустяки, не имеющие касательства до настоящего дела. Нельзя, чтобы наши друзья знали все о наших делах. Много званых, а мало избранных [110] , и лишь одному суждено стать нашим вторым я.
Был этот Фавелло отличный малый: хорош собой, неглуп, благовоспитан, терпелив и отважен, — качества прекрасные, достойные бравого моряка и рыцаря любви, осужденного на вечную бедность, ибо нужда — неразлучная спутница сих высоких добродетелей.
110
Много званых, а мало избранных… — слова Иисуса (Евангелие от Матфея, гл. XX, ст. 16).
Зная об его денежных затруднениях, я всячески старался ему помочь и вел себя с ним, да и с другими, так умно, что в несколько дней мое имя облетело город, и передо мной распахнулись все двери. Наконец-то я мог исполнить давнишнее желание и разузнать что-нибудь о своем роде и племени, а то я уж стал бояться, что так и умру в горестном неведении. Теперь же я очутился на родине моего отца в столь выгодных обстоятельствах, что самый гордый вельможа не почел бы зазорным признать во мне родственника. Не давала мне покоя и мысль о мести. Дону Хуану де Гусман найти родичей нетрудно: вдруг оказалось, что этот мне кум, а тот сват; я весьма быстро разыскал всю свою родню и со всеми перезнакомился. Те, кто некогда побивали меня камнями, ныне ухаживали за мною наперебой и оспаривали друг у друга честь первыми ввести меня в свой дом.
Стоило мне только пожелать, и родни у меня оказалось что мух летом, и это еще слабо сказано. Всякому лестно обзавестись богатым родственником, будь он гнездилищем пороков; и всякий с омерзением отвергнет своего добродетельного брата, если от него пахнет бедностью. Богатство подобно огню: как ни далеко мерцает костер, каждого тянет подойти поближе, каждому у огня теплее, даже если он не получит для себя самой маленькой головешки; и чем выше огонь, тем больше тепла. Немало перевидал я господ, любящих погреться в сиянии чужого богатства; спроси их: «А вы что тут делаете?» — они ответят: «Да ничего особенного».
«Что же, вы надеетесь поживиться от этих богатств? Какой прок лебезить, ходить в прихвостнях, торчать денно и нощно в чужом доме и терять время, вместо того чтобы заработать себе где-нибудь на хлеб?»
«Это верно, сеньор, пользы никакой нет. Но я прихожу сюда, чтобы погреться в теплом доме сеньора Н. Так и другие делают».
«В таком случае, скажите мне, и вы, и эти другие, как мне вас величать: я не хочу, чтобы вы обиделись, если я назову вас глупцами!»
Итак, у меня оказалась обширная родня; все они теснились вокруг меня, представляясь мне по старшинству, а нашлись и такие, что в угожденье мне и ради собственной чести добирались до самых пращуров.
Я же разыскивал старичка, который так жестоко надо мной посмеялся в тот достопамятный, день, но из осторожности только спрашивал между прочим, не осталось ли в живых кого-нибудь из братьев моего отца: насколько я понимал, тот старик приходился мне дядюшкой. Мне разъяснили, что всего их было три брата; средний скончался, но старший был еще жив и находился по-прежнему в Генуе; он старый холостяк, глава всего нашего рода и весьма богат. Мне указали также адрес: это и был тот старик, которого я искал. Я пообещал на другой же день изъявить ему свое почтение; но когда его об этом уведомили и растолковали, какая я важная персона, он сам, несмотря на преклонные годы, притащился ко мне, опираясь на посох, в сопровождении нескольких кабальеро, старейших из нашей фамилии.