Гюстав Флобер
Шрифт:
Из Руана приезжает Каролина, чтобы «поднять ему настроение». Он выздоравливает, присутствует на обеде у Теофиля Готье, настоящем «караван-сарае», на обеде в ресторане Маньи в честь Сент-Бева, который стал сенатором, и, вставая из-за стола, старается удивить братьев Гонкур одним из самых тайных своих откровений: «В молодости я был настолько честолюбив, что, когда шел с друзьями в бордель, выбирал самую некрасивую путану и старался поцеловать ее на виду у всех, не выпуская изо рта сигары. Мне это совсем не нравилось, но было рассчитано на публику». Не продолжает ли он играть на публику, хвалясь таким образом теперь своими былыми сексуальными подвигами? «Во Флобере осталось еще тщеславие, – помечают братья Гонкур. – Из-за чего, несмотря на открытость, в его рассказах о том, что он переживает, как страдает и любит, не чувствуется настоящей искренности». [392]
392
Гонкур. «Дневник», 9 мая 1865 года.
А ему опять не сидится на месте. Едва вернувшись в Круассе, он сразу едет в Лондон, затем в Баден, где встречается с Максимом Дюканом и с дорогой Элизой Шлезингер, которая давно живет в этом городке. Нечаянная для него это встреча или же он искал ее, поскольку работал над «Воспитанием чувств» и испытывал необходимость освежить свои любовные воспоминания? Элиза постарела, поблекла, страдает умственным расстройством. И даже на полтора года была помещена в больницу недалеко от Маннгейма. Увидев ее, Флобер потрясен головокружительным открытием бега времени, старения чувств, тщетой юношеских иллюзий. По возвращении в Круассе он находит заболевшую мать: «Кризис невралгии, из-за чего она ночью так сильно кричала, что мне пришлось выйти из своей комнаты». [393] Для лечения больной дают
393
Письмо братьям Гонкур от 12 августа 1865 года.
394
Письмо от августа 1865 года.
Первая часть романа будет закончена, надеется он, в конце года. Однако нужно съездить в ноябре в Париж, чтобы поддержать аплодисментами Гонкуров, которые дают на сцене Французского театра пьесу «Генриетта Марешаль». Несмотря на эту дружескую поддержку, Гонкуры помечают в своем «Дневнике»: «Думаю, что нашел настоящее определение для Флобера – человека и его таланта: это академический дикарь». [395] Во время репетиций боятся, как бы цензура не запретила спектакль, который оценивают как слишком смелый. Флобер вне себя от возмущения. «Не ищите дорогу, друзья мои, – говорит он Гонкурам. – Обращайтесь прямо к императору». В день премьеры все волнуются. Напрасно Флобер, принцесса Матильда и несколько других друзей рукоплещут, зал не поддерживает их. Когда по окончании последней сцены падает занавес, гвалт поднимается такой, что актер Гот не может даже произнести имени авторов. «Генриетту Марешаль» после шестого представления по приказанию свыше снимают с репертуара. «Это настолько невероятно, что можно прямо-таки сойти с ума, – пишет Флобер. – Чувствую, что в вашей интриге не обошлось без попов». [396] И возвращается в Круассе, в «свой настоящий дом, где живет чаще всего», как он говорит принцессе Матильде. Она посылает ему на память написанную ею самой акварель, которая приходит со странным опозданием. Он вешает ее, волнуясь, на стену в своем кабинете между бюстом сестры и маской Генриха IV. Он рад тому, что отмечен, а быть может, даже любим столькими людьми, близкими к власти. В самом деле, элита должна просвещать и вести неимущие и темные массы. И в Искусстве, и в политике нужны вожди, хозяева, аристократы по духу и мысли. «Самое значительное в истории, – пишет он м-ль Леруайе де Шантепи, – лишь маленькая человеческая часть (три-четыре сотни в столетие, может быть), которая со времен Платона и до наших дней не изменилась; она-то и создала все, она – совесть мира. Что касается нижней части социального тела, то ее никогда не возвысить». [397]
395
Гонкур. «Дневник», 29 ноября 1865 года.
396
Письмо Гонкурам от декабря 1865 года.
397
Письмо от 23 января 1866 года.
Настало время завершать первую часть «Воспитания чувств», и он опять укладывает чемоданы. Благодаря железной дороге от Руана до Парижа теперь рукой подать; следовательно, при любом удобном случае он прыгает в поезд и снова оказывается в столице. Отныне у него два порта приписки, и он, положив в багаж рукопись, переезжает от одного к другому. Думают, что он уехал в Круассе, а он – на бульваре Тампль; хотят навестить его в его парижской квартире, а он уже уехал в деревню. В Париже он идет посмотреть на рабочих предместья Сент-Антуан и на Тронную заставу, читает исследования о фаянсе и готовит следующую часть своего романа. Как он и думал, к нему хочет приехать мать. У него, к сожалению, нет места, чтобы устроить ее и горничную Жозефину у себя дома, поскольку его собственный слуга спит на кухне. Что придумать? Щепетильная и упрямая мать, конечно, вообразит, что он придумал этот предлог, чтобы не принимать ее. Он умоляет Каролину уговорить пожилую женщину. «Объясни ей, – пишет он племяннице, – 1-е: или она должна отказаться от горничной; 2-е: или я буду каждый вечер отсылать своего слугу ночевать в отель; или 3-е: пусть твоя бабушка остановится у Эльдера, что, по правде говоря, было бы проще и удобнее для нее и для меня. Но скорее я повешусь, нежели скажу ей об этом сам». [398]
398
Письмо от февраля 1866 года.
В конце концов Флобер, его мать и прислуга кое-как устраиваются на бульваре Тампль. Она привезла по его просьбе восточные одежды, которые он купил во время путешествия в Африку. Он любит надевать их, желая удивить друзей. 12 февраля он вводит на обеды в ресторане Маньи на улице Дофин Жорж Санд. Единственная женщина, принятая в мужском кругу, она сначала смущена веселыми товарищескими отношениями гостей и вольностью их разговоров. Все обращаются с ней почтительно, отдавая дань уважения ее известности и возрасту. В свои шестьдесят два года она – бабушка в литературе. «Она здесь, – пишут Гонкуры, – рядом с нами. У нее очаровательная головка, в которой с возрастом чувствуется тип мулатки. Она смотрит на всех со смущенным видом и шепчет на ухо Флоберу: „Только вы здесь и не смущаете меня…“ У нее маленькие, очень изящные руки, которые почти закрыты кружевными манжетами».
В следующем месяце, продолжая трудиться над романом, Флобер просит у Сент-Бева справки о неокатолическом движении накануне сороковых годов: «Моя история охватывает период с 1840 года до государственного переворота. Мне, само собой разумеется, необходимо знать все и, прежде чем приняться за дело, проникнуться духом времени… Не могу поехать к вам из-за ужасного чирья; я не в состоянии одеться. Я не могу пойти в библиотеку. Я теряю время и досадую на себя». [399] Он две недели сидит дома, «перевязанный бинтами и укутанный в согревающие влажные компрессы». Его единственное утешение – работа. Не выздоровев до конца, он в апреле присутствует в качестве свидетеля на литературной свадьбе Юдтт Готье, старшей дочери Теофиля, с Катюлем Мендесом. Однако не видит ничего хорошего в этом так плохо подобранном союзе. В любом случае больше чем когда-либо он остается приверженцем целибата творческих людей. Занятый только самим собой, сомневаясь, изучая себя и с удовлетворением рассказывая друзьям о состоянии своей души, он доверительно рассказывает Гонкурам: «Во мне живут два человека. Один (вы его видите) узкогрудый с тяжелым задом – человек, созданный для того, чтобы сидеть, склонившись за столом; другой – коммивояжер, настоящий, веселый, постоянно курсирующий коммивояжер, человек, который любит грубые упражнения». [400] Он нравится Жорж Санд таким, каков он есть. Она испытывает на нем очарование дамы преклонных лет. И 21 мая появляется на обеде у Маньи в платье «грешный цветок». «Любовное одеяние, которое, подозреваю, надето для покорения Флобера», – помечают Гонкуры. Флобера трогает эта новая дружба, в которой сочетаются нежность и кокетство. Он знает, что Жорж Санд намного старше его, их симпатия не может перерасти в интимные отношения. И это успокаивает его. Любить и уважать женщину, с которой (ты уверен в этом) никогда не будешь спать, кажется ему идеальной вещью для стареющего литератора.
399
Письмо от 12 марта 1866 года.
400
Гонкур. «Дневник», 6 мая 1866 года.
Поскольку он слывет за человека, близкого к трону, племянница спрашивает его о тревожных слухах, которые ходят в Руане по поводу возможного вооруженного конфликта. Он разубеждает ее: «Ты спрашиваешь, что я думаю о политической ситуации и что об этом говорят. Я всегда думал, что войны не будет, и теперь говорят, что все, быть может, уладится… Эти добрые буржуа, которые призвали Исидора [401] защищать порядок и собственность, ничего больше не понимают… Хотя думаю, что император сильнее чем когда бы то ни было… Добрейшие итальянцы ввяжутся, конечно, в битву с Австрией, но Франция быстро положит этому конец. Захватят Венети, отдадут Австрии в качестве компенсации придунайские провинции. Наши войска возвратятся из Мексики, и все мгновенно закончится… И, в заключение, думаю, что если война будет, то мы в ней будем очень мало участвовать и она быстро закончится. Франция не может позволить разрушить свое создание, зная итальянское единство, а сама не может уничтожить Австрию, ибо это значило бы отдать Европу России. Таким образом, мы будем держаться посередине, мешая тому, чтобы воевали очень сильно». [402]
401
Прозвище
Наполеона III.402
Письмо от 19 или 26 мая 1866 года.
Его оптимистические предвидения опровергнуты событиями. 3 июля 1866 года прусская армия разбивает австрияков у Садова. Эта победа свидетельствует о военной мощи пруссаков, оснащенных ружьями со штыком и отличающихся ловкостью тактики. Франция сама неожиданно чувствует угрозу со стороны своего сильного соседа. Но Флобер по-прежнему не верит в возможность войны. В том же месяце он едет в Лондон, где встречает Гертруду Тенан и ее сестру миссис Кемпбелл, затем в Баден, где ежегодно живет Максим Дюкан. Едва вернувшись в августе в Круассе, он уезжает в Сен-Грасьен, где у принцессы Матильды есть летняя резиденция. Там его ждет важная церемония. Ему вручают знаки отличия кавалера ордена Почетного легиона. Он гордится красным бантом в петлице, а между тем недавно насмехался над товарищами, которые приняли эту награду. Дело явно не обошлось без вмешательства принцессы Матильды в министерство народного образования. «Я не сомневаюсь в добрых намерениях г-на Дюрюи, – пишет он принцессе, – но предполагаю, что мысль ему была подсказана некой дамой. Значит, красный бант для меня больше расположения – почти память. Мне этого и не нужно было для того, чтобы часто думать о принцессе Матильде». [403] А мадемуазель Амели Боске доверительно пишет: «Главное удовольствие для меня в этом банте – радость тех, кто меня любит… Ах! Если бы это получали в восемнадцать лет!» [404] Еще одно проявление уважения: Жорж Санд посвящает ему свой роман «Последняя любовь». Однако Флобер смущен, увидев свое имя рядом с таким компрометирующим названием. Сие посвящение стоит ему, по его собственным словам, «дружеских шуток». Неужели он станет «последней любовью» дамы из Ноана? А она объявляет ему о своем визите с 28 по 30 августа 1866 года в Круассе.
403
Письмо от 16 августа 1866 года.
404
Письмо от 20 августа 1866 года.
В доме поднимается суматоха. Спешно готовят для Жорж Санд комнату Каролины. Флобер встречает ее на перроне вокзала и везет в экипаже осматривать город. После чего едут в Круассе. «Мать Флобера – очаровательная старушка, – помечает Жорж Санд в своей записной книжке 28 августа. – Тихое местечко, удобный дом, красивый и хорошо обустроенный. Добрая прислуга, чистота, вода, предусмотрительность – все, чего только можно желать. Я здесь как сыр в масле». Вечером он читает ей «Искушение святого Антония», вариант 1856 года, она находит произведение «превосходным». Спать ложатся в два ночи. На следующий день под дождем садятся на судно, следующее в Ла Буй, возвращаются домой, чтобы выпить чашечку чая, играют в карты, и в конце этого двухдневного визита Жорж Санд помечает в своей записной книжке: «Флобер воодушевляет меня».
По возвращении в Париж благодарит Флобера в письме: «Я в самом деле тронута хорошим приемом в вашем безмятежном местечке, где такое бродячее животное, как я, – аномалия, которая, скорее всего, мешает. Вместо этого меня приняли так, будто я член семьи, и я видела, что это радушие шло от сердца… И потом, ты – хороший, добрый парень и великий человек, я от всей души люблю тебя». [405] И посылает ему полное собрание своих сочинений: семьдесят пять томов. Он, опубликовавший так мало, потрясен этой редкой плодовитостью. Однако дружеские чувства к Жорж Санд обязывают его быть любезным. «Я считаю, что вы излишне строги к „Последней любви“, – пишет он принцессе Матильде. – В этой книге, по-моему, есть замечательные места… Что касается ее недостатков, то я сказал о них автору, поскольку Она неожиданно свалилась в мою хижину… Была, как всегда, очень проста и отнюдь не похожа на синий чулок». [406] Он так рад этой встрече с ней в Круассе, что приглашает приехать снова как можно скорее и на этот раз «как минимум на неделю». «У вас будет своя комната с геридоном и все необходимое, чтобы писать. Договорились?» И в том же письме уточняет: «Знаю мало людей менее строптивых, чем я. Я много мечтал и мало действовал». Это признание – первое в последовавшей за ним череде. Чувствуя доверие, он испытывает удовольствие от облегчения и непринужденности, знакомых ему со времен переписки с Луизой Коле. Издалека рассказывает ей о себе, своих мыслях, вкусах, работе, усталости, творчестве и взглядах на жизнь: «У меня нет, как у вас, ощущения того, что жизнь только начинается, изумления перед новым расцветом существования. Мне кажется, наоборот, что я жил всегда. И воспоминания восходят ко временам фараонов. Я явственно вижу себя в различные исторические эпохи занимающимся самыми разными ремеслами и в самых различных условиях. Я теперешний – результат всех исчезнувших „я“… Многое можно было бы объяснить, если бы мы знали свою настоящую родословную». [407]
405
Письмо от 31 августа 1866 года.
406
Письмо конца августа 1866 года.
407
Письмо от 29 сентября 1866 года.
Верная данному обещанию, Жорж Санд 3 ноября 1866 года снова приезжает в Круассе. И повторяется волшебная встреча. Гуляют, Флобер читает гостье сначала свою феерию, затем «Воспитание чувств» («Это хорошо», – считает Жорж Санд); разговаривают до двух часов ночи, спускаются на кухню съесть холодного цыпленка, идут к колодцу за свежей водой, поднимаются снова в кабинет и разговаривают до зари. После целой недели праздника расстаются, и Флобер помечает: «Хотя она все-таки излишне доброжелательна и сладкоречива, ее замечания отличаются изысканным здравомыслием, особенно если она не садится на своего социалистического конька». [408] Это не более чем легкие упреки. В целом он покорен. Он даже готов простить Жорж Санд ее досадное желание хвалить эгалитарную и добродетельную демократию. «Я разбит после вашего отъезда, – пишет он ей. – Кажется, не видел вас десять лет. Единственная тема разговоров с матерью – о вас; здесь вас все обожают… Не знаю, какое чувство я испытываю к вам; наверное, это особенная нежность, которую до сих пор не испытывал ни к кому… Руанская газета „Нувеллист“ отметила вашу поездку в Руан. В субботу, после того как вы уехали, я встретил нескольких буржуа, возмущенных мной за то, что не показал вас». [409] И рассказывает ей, что накануне у торговца лесом случился пожар и он так работал на насосе, что, вернувшись домой, заснул как убитый. Его роман, разумеется, вырисовывается плохо, и он не знает, дойдет ли до конца. Он завидует Жорж Санд (во всяком случае, так говорит) за то, что она пишет легко: «Вы-то не знаете, что такое целый день сидеть, сжимая голову руками, напрягать свои несчастные мозги для того, чтобы найти слово. Ваша мысль течет широко, она нескончаема, как река. А у меня это тоненькая струйка воды. Мне нужно проделать значительную работу для того, чтобы источник начал бить». [410] А так как она удивляется тому, что он все время говорит о своей «трудной работе», и замечает, что это, скорее всего, «кокетство» с его стороны, он невесело отвечает: «Я нисколько не удивляюсь тому, что вы ничего не понимаете в моих литературных бедах! Я и сам в них ничего не понимаю. Но они существуют тем не менее, и непомерные… Не знаю, как приступить к делу, чтобы начать писать; мне удается выразить сотую часть мыслей после бесконечных попыток! Ваш друг не из тех людей, которыми владеет вдохновение, нет, нет!.. И потом, я не допускаю и мысли о том, что на бумагу может быть перенесено что-то мое, личное. И даже считаю, что романист не имеет права выражать свое мнение о чем бы то ни было. Разве господь бог высказывал когда-либо свое мнение? Вот почему у меня столько такого, от чего я задыхаюсь, от чего хотел бы избавиться, а я проглатываю его. К чему, в самом деле, говорить об этом? Первый встречный интереснее господина Флобера, поскольку в нем гораздо больше общечеловеческого, а следовательно – типичного». [411] У него теперь есть бокал с красными рыбками. «Это забавляет меня. Они составляют мне компанию за обедом». Однако одиночество снова становится непереносимым. Он возвращается в Париж, встречается с несколькими друзьями, аплодирует пьесе Луи Буйе «Амбуазский заговор», которая с большим успехом идет в театре «Одеон», принимает Тэна, который, увидев его, удивлен «грубой силой его лица и тяжелыми бычьими глазами», кожей, налитой кровью, и резким разговором. Однако, несмотря на этот вид, автор «Истории английской литературы» говорит о нем как о «добром малом», очень естественном, не заносчивом человеке, который «не любит говорить комплименты», отдавая предпочтение идеологическим дискуссиям.
408
Письмо к г-же Роже де Женетт от 12 ноября 1866 года.
409
Письмо от 12–13 ноября 1866 года.
410
Письмо от 27 ноября 1866 года.
411
Письмо от 5 декабря 1866 года.