Ханидо и Халерха

Проваливаясь в лужах, вымокшая выше колен, разгоняя руками комариные тучи, Тиненеут шла и шла вперед, надеясь настигнуть людей, Ниникая, который не даст ей умереть в болотистой тундре, который спасет своего ребенка…

Лишь к вечеру она неожиданно вспомнила рассказ Чайгуургина о том, что западные чукчанки рожают в ярангах. Почему восточные должны мучиться больше их? Разве есть между ними какая-нибудь разница?.. И эти рассуждения прибавили ей уверенность, что она совершает не слишком страшное преступление.

Уже в сумерках Тиненеут заметила белеющую на едоме ярангу, а внизу — свой табун.

Пастух Вельвун бежал ей навстречу.

— Коккай! — закричал он издалека. — Зачем ты идешь?

Потом, подбежав ближе, сказал:

— Тебя придется связать. Что делаешь ты? Зазываешь злых духов? Знай — мы все равно от тебя укочуем.

Ничего не говоря, уставшая до темноты в глазах Тиненеут медленно поднималась вверх по крутому склону едомы. Ей навстречу с радостным лаем выскочила черная ласковая собачка. Она виляла хвостом, лизала ей руки, и Тиненеут погладила, но нахмурилась: скоро Ниникай усыпит собачку, шкурку высушит, и этот черный красивый мех пойдет на украшение кухлянки и керкера.

Жалко собачку. Но, может, собачка останется бегать и лаять, а она никогда не возьмет в руки иглы?

Ниникай спал у очага. Тиненеут завернулась в тряпки и шкуры и тихо легла рядом.

Но в ярангу ворвался Вельвун.

— Мэй, проснись. Хозяин… Тиненеут нас догнала…

Ниникай приподнялся. Но он не сказал ни слова — встал и ушел.

Она знала, что мужчины оставят ее. Но у нее не было никаких сил упрашивать мужа: глаза закрывались сами. Она и заснула с сознанием, что яранги над ней не будет, но что Ниникай все же оставит ей какую-то защиту от комаров.

Проснулась посреди ночи. В небе тускло светилась половинка луны.

Покрывало… Тиненеут лежит под ровдужной шкурой! "Хороший ты мой, любимый ты мой, Ниникай! Накрыл… Бережешь…" — Она приподнялась и увидела оставленную на ровном местечке треногу. А возле головы на траве что-то лежало. Куски вареного мяса.

Сердце Тиненеут размякло от нестерпимого чувства благодарности к мужу.

Она принялась есть, обливая мясо слезами.

— Что я делаю, — заговорила она сама с собой. — Трусостью и упрямством злю такого хорошего человека, табун из-за меня гоняют туда-сюда…

И она вдруг решила: надо догнать Ниникая, сказать ему, что она согласна остаться одна, пусть он успокоится, но только не укочевывает чересчур далеко.

С мыслью обрадовать мужа Тиненеут поднялась и стала спускаться к тундре, чтобы опять отыскать следы. Живот сильно тянул ее вниз, и она старалась выпрямиться, отчего разбухшие груди чудно задирались кверху.

Какой стала она, совсем недавно гибкая, ловкая Тиненеут! Еще весной она могла бегать. Весна… Хорошее было время. Вдвоем с Ниникаем они уходили пасти оленей, играли, как дети, устраивались под важенкой и вдоволь насасывались теплого молока. Ловили оленей, обрезали мягкие передние рожки и ели их. А то собирали гусиные и утиные яйца и пекли, обмазав глиной. Сколько было яиц!.. А вот теперь не побежишь, не поиграешь… Но скоро настанет совсем новая, незнакомая жизнь. Она будет даже лучше той, что прошла. Весной ребенку исполнится год — и они втроем станут играть еще радостней, еще интересней. Ниникай… Он теперь навсегда ее…

С хорошими мыслями Тиненеут спустилась вниз, долго искала следы полозьев, затоптанные табуном, нашла — и быстро зашагала вперед. Она знала, что по земле караван далеко не уедет. И времени прошло не так много. Скоро, скоро все кончится…

По сухим местам шагать было легче, но зато часто терялись следы, остававшиеся в стороне. И она решила идти прямиком, несмотря ни на что. Так и пошла, проваливаясь в болота по колени, а то и до самого живота.

Тиненеут была очень сильной, выносливой и потому надеялась, что теперь-то не пропадет: главное, она поборола страх.

Так она шла долго, пока не услышала громкие крики чаек. Впереди что-то лежало. Чайки кружили над каким-то предметом, то садясь на него десятками, а может, сотнями, то взлетая вверх. Тиненеут хотела ускорить шаги, но почему-то почувствовала усталость. А когда подошла — ужаснулась. Птицы расклевывали труп молодого оленя. Вид падали был омерзителен. Изуродованного оленя кишащей пеленой покрывали комары. Чайки, наверно, садились прямо на них, и стоило птицам подняться, как свободное место сразу захватывали эти бесчисленные кровопийцы… Тиненеут глянула вдаль, надеясь сейчас же заметить какие-нибудь признаки близости человека, — и похолодела от страха.

Она поняла, что вокруг совсем никого нет. Еще не успеет снизиться солнце, а с ной и с ее ребенком может случиться то же самое, что случилось с оленем…

Живот у Тиненеут как-то рывком опустился, перед глазами поплыли пятна, а грудь задрожала так, будто не из нее вырвались, а в нее ворвались рыдания.

Она женщина, человек, не олень, не животное! Но разве может человек умереть, как животное? Кто все это придумал? А вспомнил ли он о ребенке?

Чтобы не закричать, Тиненеут скорей-скорей пошла прочь от этого места.

Она закрыла ладонями уши, чтобы не слышать жадного крика чаек. Со страха она поспешно начала вспоминать все то, чему учили ее старушки. Первое — надо обтереть ребенка, потом перевязать пуповину, потом перегрызть ее, потом завернуть ребенка, потом… А чем обтереть? А во что его завернуть? Она вспомнила, что оставила свертки пыжиков на стоянках…

А чуть холмистая тундра, высокое небо и солнце немо и безучастно глядели на эту женщину, на человека, объятого диким страхом. Они, наверно, много и много раз видели это все и привыкли, уснули. Даже далекий мудрый хребет спал на седых облаках дымки, отказываясь загреметь скалами, встряхнуть тундру, стойбища, расшевелить небо…

…Она шла быстро, ходко, разрывая ногами болотистую траву. Но потом упала раз, упала второй, упала третий. В четвертый раз долго лежала на боку, тяжко дыша открытым высохшим ртом. Комары, набросившись на нее, стали грызть лицо, шею и руки. Но не боль укусов, а воспоминание о трупе оленя подняли ее на ноги.

Тиненеут бежала и уже чувствовала, что дальше бежать нет смысла.

Начались схватки.

И она остановилась бы и легла, но вдруг посередине равнины заметила что-то белое, островерхое. "Яранга!" — сверкнула мысль. Не веря своим глазам, она закрыла их изо всех сил, надавила на них кулаками, а когда снова открыла — равнина с белой ярангой вдруг зашаталась, перекосилась, а холмы запрыгали, перевернулись и полетели куда-то вдаль. Страшная боль охватила все тело, кости напряглись так, будто неведомая сила решила вырвать их из суставов. В полной темноте мелькнул косячок света, и все пропало — и боль, и мир, и сознание.

Тиненеут вернул к жизни тоненький писк. Она услышала его, стиснула зубы и удивленно открыла глаза. Но вокруг все продолжало мелькать и прыгать, а живот как будто остался таким же большим. Виски ломило, щеки горели огнем.

Придя немного в себя, она поняла, что ребенка нет и что никто не пищал — просто у яранги заливисто выла собака.

Потом она приподнялась и заметила, что лежит в огромной болотистой луже. Надо было выбираться на сушу. Она поползла. Впереди виднелось несколько кочек. Она добралась до них, ухватилась за ближнюю и поняла, что кочки ее не спасут. Поползла дальше, а когда почувствовала под собой твердую землю, встала на ноги. Яранга была уже рядом, но она шаталась, сморщивалась, потом вырастала величиной с огромное облако и опять удалялась.