Ханна

Ханна несколько раздражена: встала в три часа ночи, целый день металась между двумя магазинами, с одной улицы на другую, а расстояние немалое; Добба устроила ей сцену из-за ошибки в счете, допущенной Ребеккой; Лейб Дейч как совладелец второго магазина решил прогнать Марьяна Кадена якобы за то, что тот еврей только наполовину, на деле же тут простая ревность: Каден безраздельно предан Ханне.

И еще — Пельт Мазур. Ханна не из тех, кого может испугать какой-то Мазур. Она выработала свою линию поведения в отношении этого типа. Она не хочет вмешивать Менделя. Тот способен убить Волка и сесть в тюрьму или, что еще хуже, позволить убить себя. Три или четыре раза Мазур возникал на ее пути, загораживал ей дорогу, вынуждая обходить его. Он прекратил эту идиотскую игру, когда однажды Ханна запустила в него сыром, который в этот момент держала в руках. Вся улица хохотала. После этого случая сутенер сменил тактику. Он может не появляться в течение двух-трех недель, а потом вдруг незаметно оказаться позади нее, но всегда на некотором расстоянии. И всегда с улыбкой.

При пятом свидании Ханна наконец принимает приглашение Тадеуша посетить его комнату в Пражском предместье. После первых минут разговора она выходит на террасу. Ей душно, но жара здесь ни при чем; сейчас они займутся любовью, час настал, час, который выбрала она сама после долгих недель и месяцев ожидания. Ее руки немного дрожат. Она кладет их на перила и старается унять дрожь. Она жадно глотает воздух, придавая своему дыханию нормальный ритм и приказывая успокоиться сердцу. Как обычно, отмечает все, что происходит в ней, малейшие сигналы возбужденного тела — от затвердевших грудей под шелковым платьем и тепла, разливающегося внизу живота, до горячей сухости губ.

Она отходит от перил.

— Твои цветы надо полить.

«Трудно найти более глупую фразу», — думает она. Оборачивается. Тадеуш смотрит на нее, не двигаясь. Он стоит на пороге в тени и, кажется, чего-то ждет. Но чего? Что она должна сделать? Они уже полчаса одни в комнате, но он ничем себя не выдал, не сделал ни малейшего движения навстречу. Уже несколько раз они были так близко друг от друга, что она слышала дыхание Тадеуша, ловила его запах. Но в эти томительные, сладостно жестокие минуты он только и делает, что о чем-то говорит и показывает ей одну за другой свои книги. Установившееся молчание начинает угнетать Ханну еще больше, чем вид широкой кровати.

Она пересекает террасу, подходит к порогу. В ту секунду, когда она приближается к нему, он отступает. Она принимает этот шаг за бегство, и ее чувства бурно реагируют: стыд, гнев, отчаяние бушуют в ее душе. Он не хочет ее, это ясно. Он отказывается от нее в тот момент, когда она дала понять, что готова на все. Она доходит до середины комнаты, останавливается. Ее капор, перчатки, сумка, отделанная жемчугом (фальшивым, но очень похожим на настоящий), лежат на кресле, обитом голубым бархатом. Она закрывает глаза: о Ханна, все рухнуло! Делает первый шаг к креслу, затем второй. В эти короткие секунды она отчетливо представляет себе, как спускается по лестнице под пораженным взглядом Марты Гловак, как мчится сломя голову по улице, выбегает на Пражский мост, с которого… Нет, по правде говоря, она вряд ли решится на самоубийство. У одной задачи всегда несколько решений.

Как раз в этот момент она ощущает прикосновение к своему плечу. Она пытается даже оказать легкое, совсем легкое сопротивление, повинуясь естественному женскому инстинкту. Вторая рука Тадеуша обнимает ее за талию. Тадеуш привлекает ее к себе. Какая-то часть ее напрягается, сдерживает дыхание, охваченная необычайным ощущением торжества. Но в то же время другая Ханна запускает механизм своего мозга, холодно регистрирующий все происходящее. Она дала себе обещание не упустить ничего, ни одной детали своего первого любовного свидания с Тадеушем, который будет первым мужчиной в ее жизни и единственным, хотя, честно говоря, у нее есть некоторые сомнения на этот счет: жизнь преподносит иногда такие сюрпризы. Она перестает сопротивляться и полностью отдается новым для нее ощущениям, ничуть не утратив ясности сознания. Она чувствует, как пальцы Тадеуша поднимаются от талии к груди, чувствует, как его тело прижимается к ее телу, к ее спине.

Ханна ждет. Она знает: теперь он должен ее раздеть нежной и умелой рукой опытного мужчины. По крайней мере, так писали в книгах. Но ничего подобного не происходит. Когда Тадеуш ее обнял, ей самой пришлось повернуться, чтобы прижаться лицом к его груди и чтобы… да, чтобы почувствовать вследствие разницы в росте у своего живота ту странную часть его тела, силу которой она только угадывает. Руки Тадеуша, как капкан, обхватывают и сжимают ее. Он наклоняется, чтобы прижаться ртом к ее рту, но… разве это можно назвать поцелуем? Ей просто не хватает воздуха: так забавно выражение его лица. Он думает, что она отталкивает его.

— Помоги мне, пожалуйста.

Она поворачивается к нему спиной — тридцатью девятью пуговицами, обтянутыми шелком. Но он в недоумении. «В каких облаках он витает? Может быть, он принял меня за другую?»— спрашивает она себя с иронией, смешанной с печалью. Его руки опять ее обнимают, опять добираются до груди и неловко ласкают ее. Она закрывает глаза, раздираемая желанием расхохотаться и напряженным ожиданием. Только в этот момент Ханна наконец догадывается, что он не играет комедию, а просто ничего не умеет.

— Пуговицы, Тадеуш. Прошу тебя.

При всем своем старании Тадеуш затрачивает на четыре пуговицы целую минуту. «Остается тридцать пять, — механически считает она. — Это еще дня на три». Она больше не может сдержать смех. Ее всю трясет. Он настораживается.

— Что случилось?

— Ничего. Продолжай.

Он чуть отстраняется. Говорит тихо: «Я полный дурак, да?» Проходит несколько секунд. Она медленно, но уверенно поворачивается. Впервые со дня их знакомства у ручья она его видит по-настоящему. Он необыкновенно красив, но в глубине его голубых глаз притаилась задумчивая и немного печальная нежность и готовность принять поражение.

— Я полный идиот, — повторяет он и отстраняется еще больше.

— Да нет же, — говорит она, злясь, что он так быстро сдается. Ей уже совсем не смешно.

Он пристально смотрит на нее. Не шевелится, но его сцепленные пальцы разжимаются. Она садится на кровать, заставляет его сесть рядом. «Поцелуй меня», — шепчет она, ложится на спину, обхватывает ладонями лицо Тадеуша точно так, как тысячу раз мечтала.

— Тише.

Их губы ищут друг друга, ласкают, расстаются, чтобы слиться снова. Иногда Ханна утрачивает способность мыслить и ощущает легкую дрожь, пробегающую по коже. «Он целует, Тадеуш меня целует». Слова всплывают для того, чтобы тотчас же потонуть в ощущениях, и не в тех, о которых она читала в книгах или о которых ей рассказывала Ребекка, — они тонут в удовольствии, которое испытывает она сама.

Она даже и не пытается расстегнуть все пуговицы, зная, что не сможет этого сделать. Обычно Ребекка помогает ей раздеться. Ханна пьяна от любви и устала ждать. Все более настойчивые ласки Тадеуша заканчиваются попытками снять с нее платье. Волна бешенства захлестывает ее; чертово платье! В следующий раз она купит другое, простое, которое можно будет снять, не прибегая к акробатическим номерам.

Теперь не выдерживает Тадеуш. Он прижимается к ней с силой, которая ее немного пугает; она точно представляет себе момент, когда он овладеет ею; и когда их губы разжимаются только для того, чтобы вдохнуть воздуха, она знает, что хочет этого во что бы то ни стало; она хочет, чтобы это произошло именно сейчас; тем хуже для всех ее планов, тем хуже для их юношеской неопытности. Она заставляет его задрать низ платья и нижней юбки. Сама нащупывает резинку, стягивающую ее кружевные панталоны у талии, с трудом развязывает узел, сбрасывает подвязки и чулки; Бог с ним, со стыдом!

И при всем при этом она отмечает странный жест Тадеуша, который она никогда не забудет. Быстрым и грациозным движением он снимает рубашку, замирает на мгновение, берет руки Ханны и кладет их себе на сердце. Сквозь дождь своих медных волос, сквозь усталость, ожидание, ликование и разочарование Ханна видит его, прекрасного и сильного, способного на все, волнующего… Она закрывает глаза.

И все происходит. Она не видит, что он делает, прежде чем попытаться проникнуть в нее; она не подозревает о его опасениях причинить ей боль; она берет нечто горячее и вибрирующее руками и направляет его. Когда оно входит в нее, Ханна ощущает, что Тадеуш готов расплакаться, но тут же забывает обо всем: остается только боль разрыва, которая возобновляется при каждом его движении, боль такая, что ее покидает способность анализировать ситуацию. Она знала, что будет боль, считала, что готова к ней, но не воображала ее столь сильной, столь долгой. Чтобы не кричать, Ханна кусает губы. И чтобы запретить себе умолять его: «Прекрати!»