Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

– Опухоль может подождать, – задумчиво проговорил доктор. – Тоже интереснейший случай… интереснейший случай! Женщина два месяца не может поднять голову… Великолепная опухоль, сударь мой!

Теперь доктор снова говорил громко. Он совсем забыл, где находится.

Волленховен сделал еще попытку:

– А этого беднягу, что лежит здесь, мейнхеер, – вы думаете, его можно спасти, да?

– Ну еще бы… конечно, – смутился доктор, внезапно заметив, что все это время говорил о посторонних предметах. – Конечно… то есть… надеюсь, что да…

– Если хоть один человек в Голландии может спасти его, мейнхеер, – негромко проговорил ассистент с неподдельной искренностью, – так это именно вы!

Лицо доктора выразило недовольство. Ласково, хоть и ворчливо, он попросил студента поменьше болтать, потом сделал знак Хансу подойти ближе.

Этот странный человек терпеть не мог говорить с женщинами, особенно на хирургические темы. «Никогда нельзя знать, – твердил он, – в какую минуту этим особам взбредет в голову взвизгнуть или упасть в обморок». Поэтому он описал болезнь Раффа Бринкера Хансу и сказал, что именно, по его мнению, надо сделать для спасения больного.

Ханс слушал внимательно, то краснея, то бледнея и бросая быстрые тревожные взгляды на кровать.

– Операция может убить отца… так вы сказали, мейнхеер? – воскликнул он наконец дрожащим голосом.

– Может, любезный. Но я твердо верю, что не убьет, а вылечит. Я объяснил бы тебе почему, но ты все равно не поймешь. Ведь все мальчишки – такие тупицы.

Ханс оторопел от этого комплимента.

– Ничего не поймешь! – повторил доктор Букман с возмущением. – Людям предлагают сделать замечательную операцию… а им все равно, сделают ее топором или еще чем-нибудь. Задают только один вопрос: «Убьет она или нет?»

– Для нас в этом вопросе всё, мейнхеер, – сказал Ханс с достоинством, и глаза его наполнились слезами.

Доктор Букман взглянул на него и внезапно смутился.

– Да, верно! Ты прав, мальчуган, а я дурак. Ты хороший малый. Никому не хочется, чтобы родного отца убили… конечно нет. Я просто дурак.

– А если болезнь продлится, он умрет, мейнхеер?

– Хм! Никакой новой болезни у него нет. Все то же самое, только положение ухудшается с каждой минутой… Давление на мозг… в ближайшем будущем доконает… – сказал доктор и щелкнул пальцами.

– Но операция может спасти его? – продолжал Ханс. – Как скоро, мейнхеер, мы узнаем об этом?

Доктор Букман начал терять терпение:

– Через день… может быть, через час. Поговори с матерью, мальчуган, и пусть она решит. Мне время дорого.

Ханс подошел к матери. Она взглянула на него, а он не смог произнести ни звука. Наконец Ханс отвел глаза и сказал твердым голосом:

– Я должен поговорить с мамой наедине.

Сметливая маленькая Гретель, на этот раз не вполне понимавшая, что происходит, бросила негодующий взгляд на брата и отошла.

– Вернись, Гретель, и сядь, – печально проговорил Ханс.

Она послушалась.

Тетушка Бринкер и Ханс стояли у окна, а доктор с ассистентом склонились над больным и разговаривали вполголоса. Встревожить его они не боялись: он был все равно что слепой и глухой. Только по его слабым жалобным стонам можно было заключить, что он еще жив. Ханс говорил с матерью серьезным тоном, вполголоса, так как не хотел, чтобы сестра слышала его слова.

Полуоткрыв сухие губы, тетушка Бринкер тянулась к сыну, испытующе глядя ему в лицо и словно ища какое-то скрытое значение в его словах. Один раз она коротко, испуганно всхлипнула (тут Гретель вскочила), потом слушала спокойно.

Когда Ханс умолк, мать обернулась, бросила долгий скорбный взгляд на мужа, который лежал бледный, без сознания, и бросилась на колени перед кроватью.

Бедная маленькая Гретель! «Что все это значит?» – недоумевала она. Девочка вопросительно взглянула на Ханса, но он стоял опустив голову, как на молитве; взглянула на доктора, но он осторожно ощупывал голову ее отца с таким видом, словно исследовал какие-то редкостные камни; взглянула на ассистента, но тот кашлянул и отвернулся; взглянула на мать… Ах! Маленькая Гретель, ты сделала самое лучшее, что могла сделать: стала рядом с матерью на колени, обвила своими теплыми детскими ручонками ее шею и заплакала.

Когда мать встала, доктор Букман, глядя на нее с беспокойством, отрывисто спросил:

– Ну, юфроу, будем оперировать?

– А ему будет больно, мейнхеер? – спросила она дрожащим голосом.

– Не знаю. Вероятно, нет. Так будем?

– Вы говорите, это может вылечить его, и… мейнхеер, вы сказали моему сыну, что… быть может… быть может… – Она была не в силах кончить фразу.

– Да, юфроу, я сказал, что пациент может умереть от операции… но будем надеяться, что этого не случится. – Он взглянул на часы; ассистент нетерпеливо отошел к окну. – Ну, юфроу, время не терпит. Да или нет?

Ханс обнял мать.

Это было не в его привычках. Он даже склонил голову на ее плечо.

– Меестер ждет ответа, – прошептал он.

Тетушка Бринкер долго была главой семьи во всех отношениях. Не раз она бывала очень строга с Хансом, направляла его твердой рукой и радовалась своей материнской власти. Теперь же она так ослабела, сделалась такой беспомощной… Хорошо было чувствовать себя в крепких объятиях сына. Казалось, сила исходит даже от прикосновения его белокурых волос.

Она умоляюще посмотрела на юношу:

– О Ханс! Что мне сказать?

– Ответь так, как сердце тебе подскажет, мама, – отозвался Ханс, склонив голову.

И материнское сердце подсказало ответ. Женщина повернулась к доктору Букману:

– Хорошо, мейнхеер. Я согласна.

– Хм! – фыркнул доктор, видимо думая: «Долго же ты тянула!»

Он наскоро посовещался со своим ассистентом. Тот слушал его с очень почтительным видом, но в душе предвкушал удовольствие рассказать своим товарищам-студентам пресмешную историю: в глазах «старика Букмана» он подметил слезу.

Между тем Гретель молча смотрела на них, вся дрожа. Но, увидев, как доктор открывает кожаный футляр и один за другим вынимает острые блестящие инструменты, она бросилась вперед.

– О мама!.. Бедный папа не хотел сделать ничего дурного! Неужели они его убьют?

– Не знаю, дочка! – вскричала тетушка Бринкер, в отчаянии глядя на Гретель. – Я ничего не знаю…

– Этак не годится, юфроу! – строго проговорил доктор Букман, бросив быстрый пронзительный взгляд на Ханса. – Вы с девочкой должны уйти. Парень может остаться.