Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

– Дайте подумать… – пробормотал отец, недоумевающе глядя на родных. – Сколько же времени прошло с той ночи, когда грозило наводнение? Это последнее, что я помню.

– Мы сказали тебе правду, Рафф. В прошлом году, на Троицу, исполнилось десять лет.

– Десять лет!.. И ты говоришь – я тогда упал. Неужели меня с тех пор все время трепала лихорадка?

Тетушка Бринкер не знала, что ответить. Сказать ли ему все? Сказать, что он был слабоумным, почти сумасшедшим? Доктор велел ей ни в коем случае не огорчать и не волновать больного.

Ханс и Гретель удивились ее ответу.

– Похоже на то, Рафф, – промолвила она, кивнув и подняв брови. – Когда такой грузный человек, как ты, падает вниз головой, мало ли что с ним может произойти… Но теперь ты здоров, Рафф, благодарение Господу!

Он склонил голову, ведь он лишь совсем недавно пробудился к жизни.

– Да, почти здоров, вроу, – сказал он, немного помолчав, – но иногда голова у меня кружится, словно колесо на прялке. И ей не поправиться, пока я снова не пойду на плотины. Как ты думаешь, когда я опять примусь за работу?

– Послушайте вы его! – воскликнула тетушка Бринкер, радуясь, но, надо признать, и пугаясь. – Лучше нам снова уложить его в постель, Ханс. Работа!.. О чем он только говорит!

Она попыталась было поднять мужа с кресла, но он еще не хотел вставать.

– Подите вы прочь! – сказал он, и на лице его промелькнуло что-то напоминающее его прежнюю улыбку (Гретель никогда ее не видела). – Разве мужчине приятно, чтобы его поднимали, как бревно? Говорю вам: не пройдет и трех дней, как я снова буду на плотинах. Да! Там меня встретят славные ребята. Ян Кампхёйсен и молодой Хоогсвлейт. Бьюсь об заклад, что тебе они были хорошими друзьями, Ханс!

Ханс взглянул на мать. Молодой Хоогсвлейт умер пять лет назад, Ян Кампхёйсен сидел в тюрьме в Амстердаме.

– Да, они, разумеется, помогли бы нам по мере сил, – сказала тетушка Бринкер, уклоняясь от прямого ответа, – если бы мы попросили их. Но Ханс был так занят работой и учением – некогда ему было искать твоих товарищей!

– Работой и учением… – задумчиво протянул Рафф. – Неужели они умеют читать и считать, Мейтье?

– Ты только послушай их! – ответила она с гордостью. – Они успевают просмотреть целую книгу, пока я подметаю пол. Ханс, когда он глядит на страницу с длинными словами, радуется не хуже кролика на капустной грядке… А что до счета…

– Ну-ка, сынок, помоги мне немножко, – перебил ее Рафф Бринкер. – Лучше мне опять прилечь.

Глава XXXVIII Тысяча гульденов

Глядя сегодня вечером на скромный ужин в домике Бринкеров, никто и не заподозрил бы, какое изысканное угощение спрятано неподалеку. Ханс и Гретель, уплетая по ломтю черного хлеба и запивая его чашкой воды, мечтательно поглядывали на посудный шкаф, но им и в голову не приходило отнять хоть крошку у отца.

– Он поужинал с удовольствием, – сказала тетушка Бринкер, кивнув в сторону кровати, – и сейчас же заснул. Ах, бедняга, не скоро он окрепнет! Ему до смерти хотелось опять посидеть, но, когда я притворилась, будто соглашаюсь и готова поднять его, он раздумал… Помни, дочка, когда у тебя самой будет муж – хотя до этого, может быть, еще далеко, – помни, что тебе не удастся им верховодить, если ты станешь ему перечить. «Смирная жена – мужу госпожа»… Постой! Постой! Не глотай большими кусками, Гретель! С меня хватило бы двух таких кусков на целый обед… Что с тобой, Ханс? Можно подумать, что на стене у нас завелась паутина.

– Да нет, мама, просто я думал…

– О чем думал?.. Ах, и спрашивать нечего, – добавила она изменившимся голосом. – Я сама только что думала об этом самом. Да-да… нечего стыдиться, что нам хочется узнать, куда девалась наша тысяча гульденов, но… ни слова отцу об этих деньгах. Ведь все и так ясно: он ничего о них не знает.

Ханс в тревоге поднял глаза, опасаясь, как бы мать, по обыкновению, не разволновалась, говоря о пропавших деньгах. Но она молча ела хлеб, откусывая маленькими кусочками, и с грустью смотрела в окно.

– Тысяча гульденов… – послышался с кровати слабый голос. – Да, они, наверное, очень пригодились тебе, вроу, в эти долгие годы, пока твой муж сидел сложа руки.

Бедная женщина вздрогнула. Эти слова окончательно погасили надежду, засиявшую в ней с недавних пор.

– Ты не спишь, Рафф? – спросила она срывающимся голосом.

– Нет, Мейтье, и я чувствую себя гораздо лучше. Я говорю, что не напрасно мы копили деньги, вроу. Хватило их на все эти десять лет?

– Я… я… у меня их не было, Рафф, я…

И она уже готова была рассказать ему всю правду, но Ханс предостерегающе поднял палец и прошептал:

– Не забывай, что говорил нам меестер, – отца нельзя волновать.

– Поговори с ним, сынок, – откликнулась тетушка Бринкер, вся дрожа.

Ханс подбежал к кровати.

– Я рад, что ты чувствуешь себя лучше, – сказал он, наклоняясь к отцу. – Еще день-два – и ты совсем окрепнешь.

– Да, пожалуй… А надолго ли хватило денег, Ханс? Я не слышал, что ответила мать. Что она сказала?

– Я сказала, Рафф, – запинаясь, проговорила тетушка Бринкер в отчаянии, – что их уже нет.

– Ничего, жена, не расстраивайся! Тысяча гульденов на десять лет не так уж много, да еще когда надо воспитывать детей, зато вы на эти деньги жили безбедно… Часто ли вы болели?

– Н-нет… – всхлипнула тетушка Бринкер, вытирая глаза передником.

– Ну, будет… будет, женушка, чего ты плачешь? – ласково промолвил Рафф. – Как только я встану на ноги, мы живо набьем деньгами другой кошелек. Хорошо, что я все рассказал тебе про них, перед тем как свалился.

– Что ты мне рассказал, хозяин?

– Да что я эти деньги зарыл. А мне сейчас приснилось, будто я не говорил тебе об этом.

Тетушка Бринкер вздрогнула и подалась вперед. Ханс схватил ее за руку.

– Молчи, мама! – шепнул он, торопливо отводя ее в сторону. – Нам надо вести себя очень осторожно.

Она стояла стиснув руки, едва дыша от волнения, а Ханс снова подошел к кровати. Дрожа от нетерпения, он проговорил:

– Это, наверное, был неприятный сон. А ты помнишь, когда ты зарыл деньги, отец?