Ханский ярлык

— Бог с ними, с резами, своё б вернуть.

— Нет, Сёма, ты меня прости, надо по обычаю всё, по закону. Хошь, я с тобой пойду?

— Не надо, Давыд, я сам схожу, може, всё по-доброму сделается. Зачем раньше времени шум подымать.

— Оно верно. И Жеребцу шум-то ни к чему. Если не дурак, воротит тихо-мирно.

Погоня за боярином Семёном Толниевичем прибыла к Волге через два дня после него. Сопровождали Антония с Феофаном семь гридей, вооружённых до зубов. Отпуская их с боярами, князь Дмитрий поставил им задачу простую и ясную: «Чтоб ни един волос с их голов не пал». Уж куда ясней.

Слава Богу, до Волги добрались без происшествий. Однако у реки Антоний сказал старшему охраны:

— Вот что, оставайтесь здесь. Отдыхайте, рыбачьте, а мы вдвоём в Кострому переправимся.

— А если кто на вас нападёт? — сказал старшина. — Тогда князь с нас головы сымет.

— Кто ж в городе нападёт? Збродни-то по лесам шатаются.

— Всяко бывает.

— Ничего, ничего. На худой конец засапожники у нас есть. И в городе дел немного, быстро спроворим и воротимся.

— За сколько?

— Може, за день управимся, а може, и за два. Ваше дело ждать нас.

— Что ж, пождём. Токо вы привезите нам хотя бы по калачу свежему, а то всю дорогу сухари, сухари.

— Хорошо, привезём, — пообещал Антоний, не вполне уверенный, что будет время исполнить просьбу дружинников. Но успокоить-то надо, чего доброго, увяжется, скажет, мол, за калачами.

Антоний с Феофаном пошли по берегу искать себе перевозчика, который вскоре сыскался в виде седого скрюченного старика с древней, как он сам, долблёнкой.

— Старик, перевезёшь нас? — спросил Антоний.

— Перевезу, сынок, токо за плату.

— Сколько?

— Две ногаты.

— Что так дорого?

— Так ить вас двое, с каждого выходит по ногате.

— Этак ты двадцать человек в день перевезёшь — и гривна выйдет.

— Вышла б, если б перевозил. А то бывает, в день ни одного человека, а я ведь, сынок, с перевоза кормлюсь.

Антоний с Феофаном влезли в лодку. Она опасно осела, едва не до краёв.

— Ох, дед, утопишь ты нас, с кого плату возьмёшь? — пошутил Феофан.

— Не боись, сынок, главное, не ворухайтесь — она и не зачерпнёт. А зачерпнёт — молитесь.

Он тихо оттолкнулся от берега и стал огребаться веслом. Старик оказался словоохотливым. Начал рассказывать о жизни своей:

— У меня ведь старуха три года тому померла, один остался. Рыбалить уж силы не те, да и для кого? Вот и подался в перевоз. Мне много ли надо? Ежели гривну в месяц выколочу, я и князь.

— Послушай, князь, а где ты живёшь? — спросил Антоний.

— А эвон у берега клеть, — указал старик вперёд. — То мой дворец.

— Не пустишь ли нас ночевать на недельку?

— А сам куда? — усмехнулся старик.

— Что, у тебя родни нет?

— Да в веске [98] есть кум, такой же пенёк, но у него у самого вроде моих хоромы.

— Мы хорошо заплатим.

Старик притих, потом вздохнул:

— Вы, вижу, не из мизинных, вам ли в мою норулезти?

98

Веска (весь) — селение, деревня.

— Нам надо у берега быть, понимаешь? Из Нижнего должен наш струг прийти, прозевать не хочется.

«Ну Антоний, ну хват, — думал весело Феофан. — Экие кружева плетёт, впору и мне поверить».

— Вы наперво поглядите клеть-то мою, а то испужаетесь.

— Не испужаемся, в походах и под ёлкой ночевать доводилось, а тут какая-никакая крыша. Окно-то есть?

— Есть, да в него видать худо.

— Отчего?

— Так оно пузырём бычьим затянуто.

— Ничего. Узрим как-нибудь.

Старик подогнал лодейку к берегу, высадил бояр и, кинув весло на дно посудины, поволок её за собой к избе. Перехватив удивлённый взгляд боярина, пояснил:

— Украсть ведь могут, а она, вишь, кормилица у меня. А лодейка из осины, что пушинка.

Подтащив свою «пушинку» к самой двери, старик развязал верёвку, служившую запором, открыл дверь.

— Пожалуйте, господа, смотрите.

— Дверь-то не запираешь, не боишься воров?

— А у меня красть-то нечего, разве что печку, так её не подымешь, — усмехнулся старик.

Клеть и впрямь была небольшой. Шага четыре в длину и чуть меньше в ширину. У двери справа была глинобитная печка, устроенная по-чёрному, то есть без трубы. И справа же, за столбом, подпиравшим матицу, было ложе, напоминавшее банный полок. Напротив ложа светилось небольшое оконце, затянутое пузырём, а к нему приткнут стол из грубо тёсанных досок, на котором стоял горшок с глиняной кружкой. Стены и потолок были крепко прокопчены. Видя, что его «хоромы» не очень понравились гостям, старик сказал:

— Я могу дойти до рыбака, тут недалеко, у него изба поболе, однако, будет.

— Нет-нет, — сказал Антоний. — Эта нам подойдёт. Нам только на неделю. Сколько б ты хотел за неё?

— Да что за неё брать-то, неловко даже, — замялся старик. — Ежели пару ногат али хотя б одну.

— Мы даём тебе гривну.

Старик даже рот разинул от удивления.

— Но с условием, — продолжал Антоний, — ты идёшь на Торг, покупаешь корчагу вина или мёда и отправляешься к своему куму на неделю. И тут не появляешься. Впрочем, и в городе тебе делать нечего. Согласен?

— Да, да, да, — закричал старик, боясь, что господа ещё могут и передумать.

Антоний вынул из калиты [99] серебряную гривну.

— Держи, дед, и помни уговор. Неделю мы здесь хозяева, тобой чтоб и близко не пахло. Согласен?

— Согласный, согласный, — бормотал осчастливленный старик. — Для хороших людей я всей душой.

— Всё. Можешь уходить.

Старик вышел, толкнув дверь задом, но тут же вернулся.

— Ради Бога простите, господин. Нельзя ли гривну ногатами разбить?

99

Калита — кожаная сумка, кошелёк.