Ханский ярлык

— Это ещё зачем?

— Боюсь, на Торге какой злодей узрит, когда я корчагу покупать стану, убьёт же.

— Ну что ж, ногатами так ногатами.

Антоний открыл калиту, отсчитал двадцать ногат, подал старику, тот вернул гривну, даже пошутил кисло:

— Хошь раз в жизни в руках подержал.

И уже за порогом, обернувшись, посоветовал:

— Ежели маленько блохи кусать станут, так нарвите вон полыни свежей, подстелите. Они её боятся.

Старик ушёл. Антоний потянулся, вздрогнул плечами.

— Ну, Феофан, надеюсь, ты понял, что я половину дела сделал?

— А на кой нам на неделю эта нора? Мы можем за день-два управиться.

— Надо с запасом, Феофан. С запасом всё делать. Можем и за час управиться и уехать, а хозяин явится — наш и след давно простынет. А теперь, Феофан, ты за своё дело берись.

— За какое?

— Как за какое? Заманивай зверя, чай, ты с ним на пиру чашками стукался. Вроде приятели теперь. Зазывай.

— Как?

— Думай, милый, думай. Я насторожил пасть, твоё дело приманить его сюда. А уж тут вместе потрудимся.

Они столкнулись нос к носу, хотя для этого Феофану пришлось покуролесить, выследить Семёна Толниевича, выбрать место менее людное и именно там как бы нечаянно налететь на него.

— Господи! — ахнул радостно Феофан. — Никак, Семён Толниевич? Вот удача-то. А мне не с кем и посоветоваться.

— Здравствуй, здравствуй, — сдержанно отвечал боярин, поскольку в лицо-то узнал сотрапезника, но не знал его имени.

— Я Феофан, — подсказал тот. — Неужто забыл уж?

— Как же, как же. Помню. Мы ещё с тобой чарками чокались.

— Вот именно. Я о чём хотел попросить тебя, Семён. Дело в том, что я купил здесь на Торге для храма золотой сосуд, принёс домой и что-то усомнился: уж золото ли это? Ты человек опытный, взгляни, развей сомненья.

— А где сосуд?

— Да там, в клети у хозяина, где я остановился.

— Где это?

— Да недалеко тут, на берегу. Избушка.

— Хорошо, я приду. Пойду искать попутное судно и зайду.

— Семён, я хотел ныне ж отъехать. Пойдём, только взгляни. Если золото, я тут же уеду, а если нет — мне ж надо найти ещё продавца, подсунувшего мне товар.

— Ну хорошо. Я зайду на подворье, дам денег дружинникам на питание и корм коням, только что получил с должника. И пойдём.

Они дошли до подворья купца Давыда Давыдовича, Феофан остался у ворот, а Семён через калитку вошёл во двор, прошёл на конюшню, нашёл старшего Гридина.

— Иван, вот держи три гривны. Накупи больше продуктов, коням овса. А я пойду к причалам струг нанимать.

— Скоро вернёшься?

— Конечно. Зайду только там на берегу к знакомому, вместе пировали в Переяславле, просит взглянуть на покупку.

— Струг-то поподъёмистее наймай. С конями, чай, плыть.

— Я знаю.

Феофан нервничал: «Как бы не сорвалось», ходил у калитки, щёлкал пальцами, потирал потные ладони. Наконец появился Семён Толниевич.

— Ну пойдём, что у тебя там... Мне попутно надо струг нанять, пойдём водой в Городец.

— Да, конечно, водой быстрей и безопасней.

Когда подходили к клети, стоявшей на отшибе, даже и это не насторожило Семёна Толниевича, ещё попенял Феофану:

— Что ж ты, не мог на лучшем подворье остановиться?

— Да мне одному-то много ль надо, — промямлил Феофан, у которого от волнения пересохло горло и сел голос: «Готов ли Антоний? Видит ли, что мы идём?»

Антоний был готов. Даже в печке тлел уже конец верёвки, предназначенной для грядущей пытки. И едва в полумрак вступил Семён Толниевич, не успевший там рассмотреть что-либо, как Антоний накинул на него удавку и повалил на пол. Вдвоём они быстро управились, поскольку заранее было условлено, что и как делать. Скрутили ошеломлённому боярину руки, привязали к столбу.

— Ну, здравствуй, Семён Толниевич, — с плохо скрытой издёвкой молвил Антоний.

— Вы что? Разбойники? — спросил наконец пленник.

— Это не важно. Отвечать будешь ты, Семён.

— Что вам надо?

— Первое: зачем ты поехал в Кострому?

— У меня тут должники оставались.

— Врёшь, сволочь.

— Вон Феофан видел, я шёл от Жеребца, заходил на своё подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.

— Отплывёшь, успеешь, — усмехнулся нехорошо Антоний. — Так скажи всё же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.

— Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.

— Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?

— Это надо не меня спрашивать, а моего господина.

— Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь — это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок — Андрей?

— Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.

— И ты служишь честно?

— Да, — твёрдо отвечал Семён Толниевич. — Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.

— Ещё как посмеешь, — сказал недобро Антоний. — Феофан, там в печи верёвка тлеет, подай-ка её сюда.

— А я-то думаю, что это горелым воняет, — наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок верёвки в два локтя, конец которой тлел.

Антоний взял верёвку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий берёзовый уголь.

— Ну-ка, расстегни молодцу сорочку, — скомандовал Феофану.

Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.

— Вы что, с ума сошли, ребята, — сказал пленник.

— Сейчас ты у нас сойдёшь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнёт.

Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семён вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.