Харон ("Путь войны")

– Однако, - резюмировал Жоров около десяти вечера.
– Я себя почувствовал лет на двадцать моложе. Со студенческих времен так не спорил. А догадался ли кто-нибудь записать все это?..

На следующее утро мэтры собрались, невыспавшиеся, но с пухнувшими от записей блокнотами, и разговор пошел менее шумно и более организованно.

Конгресс заработал.

* * *

– Ну, что же, - хрипловато произнес Крамневский.
– Вот и пришло время...

Весь экипаж собрался на галерее-переходе, перекинутой поперек док-камеры от борта к борту, почти под самым защитным навесом. Широкий трап, ведущий к рубке, был поднят и закреплен.

– Пришло...
– эхом отозвался Шафран.

Минувшим утром "Бурлак" обогнул оконечность южноамериканского материка, а имперское соединение ВМФ передало эскортные обязанности силам Конфедерации, с доком остались только суда обеспечения. Американские корабли и дирижабли ПВО рассредоточились, готовые прикрыть док от любой опасности, неважно, откуда она придет. Конечно, от полноценной воздушной атаки прикрытие защитить не могло, но выловить одинокого рейдера-подводника или отбиться от самолета-охотника в свободном патруле - такая задача была вполне ему по силам. Но, конечно, главной защитой маленького конвоя оставались не пушки, ракеты и глубинные бомбы эскорта, а тайна. Даже американские коллеги не знали об истинной цели "Пионера", они предполагали, что в самоходном доке покоится секретный "пират" для атаки особо важных целей.

– Сейчас начнется, - негромко произнес главный радиоразведчик Трубников, обычно немногословный.

Демонтаж вспомогательных надстроек начался еще три дня назад и закончился сегодня, ранним утром. Серая туша субмарины, расчаленная между доковыми башнями, мирно покоилась на тумбах кильблоков, освобожденная от паутины кабелей, лесов, лестниц и крановых опор. "Пионер" приготовился к первой встрече с океаном.

По давней традиции, спускаемое на воду судно должно коснуться воды, будучи полностью свободным от людского присутствия. Морские жители не любят, когда обитатели суши вторгаются в их владения, месть хозяев пучины может оказаться весьма жестокой. Но если на корабле не окажется ни одной живой души, даже крыс, море примет его как обычное дерево и не запомнит чужака. В нынешние времена этот обычай, когда-то повсеместный, почти вышел из употребления, но для такого ответственного дела решили все сделать правильно. Как некогда поступали славные моряки и корабелы царского, а затем и императорского флота, торговавшего и сражавшегося во всех океанах и морях мира.

– Еще пять минут, - сказал Крамневский с суеверным благоговением.
– Сначала проверка осадки и баланса.

Радюкин украдкой посмотрел на ближестоящих моряков и увидел на их лицах то же самое выражение - почти религиозная вера пополам с боязливым ожиданием. Это было так ново и необычно, тем более для суровых подводников, склонных верить и надеяться только на себя, что ученого обуял зуд любопытства. Радюкин тихонько подошел, скорее даже подкрался к Шафрану поближе и тихо спросил, почти прошептал на ухо механику:

– Командир суеверен?

Пару мгновений Аркадий недоумевающе смотрел на ученого, а затем так же тихонько усмехнулся краешками губ, чтобы не нарушить торжественность момента.

– Вы ведь не спускались на Глубину?
– уточнил он.
– По-настоящему, в работе?

– Нет, - сообщил Радюкин.
– Я хороший специалист, но скорее кабинетный. Мое оружие - справочники, телефон и изограф.

– Понятно, - кивнул Шафран.
– Бывает. Моряки все в душе немного суеверны, а мы, с Глубины, в особенности.

– Не верите в технику?
– уточнил Егор.

– Техника...
– снова усмехнулся Аркадий.
– Мы очень верим в технику. Но... Я видел, как человек остался в живых после того, как в одном отсеке с ним взорвался кислородный баллон. Я знал пловца, который нырнул на полсотни саженей без всяких аппаратов и сам вернулся обратно. Говорил с парнями с первого атомохода, у которых потек теплоноситель прямо под полюсом. Мы ушли на подлодке с "Экстаза", откуда уйти было невозможно. Но я видел и как люди гибли целыми командами, там, где ничего плохого случиться просто не могло. Как на "Спруте" или "Купце". Каждый, кто уходит в Море, знает, что его судьба зависит не только от техники и собственных сил... Называйте это случайностями или как угодно, но... да, мы верим в то, что там, - Шафран указал в сторону, за борт.

– Есть нечто такое, что нельзя потрогать и измерить, но нужно уважать.

– А что за веревочка, которую командир должен повязать на лодку?
– снова спросил ученый.

– Это не веревочка, - ухмыльнулся Аркадий.
– Это у Илиона счастливая нить. Раньше так дополнительно измеряли глубину погружения и состояние корпуса

– Да, я читал, - подхватил Радюкин.
– Перед погружением натягивали нить между бортами, а затем смотрели, насколько провиснет, по мере того как давление сжимало лодку.

– Именно так, - подтвердил механик.
– У нашего командира еще с Морской школы счастливая нить, он ее натягивает на каждом корабле, которым командовал или который испытывал. И все, - Шафран набожно и размашисто перекрестился.
– Все пока что вернулись обратно.

Радюкину стоило немало усилий, чтобы сдержать улыбку, не столько по поводу сказанного, сколько из-за несоответствия этой философской сентенции простому, даже простецкому виду механика. Но шестым чувством он понял, что сейчас не тот момент, чтобы выражать недоверие или просто смеяться над услышанным. В конце концов, морякам виднее, как и во что верить, лишь бы пошло во благо.

– К слову, - теперь уже Шафран склонился к уху ученого.
– Пока не забыл. Я тут слышал, ученый люд прозвал нашу лодку "Хароном"? Вроде как перевозчик через Стикс на тот свет?

– Да, многие так называют.

– А вы не называйте, - очень серьезно посоветовал механик.
– А то можно и в лоб получить. Давеча за это наш акустик Светлаков, даром, что интеллигентный человек, одному такому насмешнику из группы функциометров крепко в репу настучал.

Радюкин всем видом изобразил немой вопрос.

– А еще ученый человек с образованием...
– горестно качнул головой Аркадий.
– Харон ведь никого обратно не возвращал, ни единую живую душу. Нет ничего хуже - уходить в серьезный поход на таком корабле и с таким напутствием.

– Античность никогда не была моим коньком, в университете я изучал у Виппера республиканский и раннеимперский Рим...
– начал было оправдываться Радюкин и сообразил, как нелепо это звучит.
– Понял, спасибо, - искренне поблагодарил он механика.

– И хорошо, - Шафран одобрительно кивнул, прочесал широкую бороду пятерней и сказал.
– Все, теперь молчим.

По невидимому сигналу над "Бурлаком" разнесся протяжный вой сирены, повторился еще дважды. Металлический пол под ногами ощутимо дрогнул. В глубине четвертькилометровой громадины самоходного дока заработали мощные электромоторы, открывающие клапаны. Забортная вода хлынула внутрь, заполняя двадцать гигантских цистерн-танков, расположенных вдоль бортов. Под непрерывный трезвон сигнального ревун, забирая воду в цистерны, "Бурлак" проседал на расчетные пятнадцать метров, и одновременно, через систему трубопроводов, в доковую камеру бурлящим потоком врывалась морская стихия. Когда док заполнится, субмарина окажется на плаву, и можно будет открыть основные ворота, иначе их выломает давлением воды или не хватит мощности привода для открытия.

Глядя сверху вниз на беснующиеся водовороты и завихрения, на темные, почти черные лапы волн, свирепо колотящие по бортам "Пионера" и внутренним стенкам дока, Радюкин понял благоговение подводников. Годы постройки и месяцы последующей доводки, труд десятков заводов и многих тысяч конструкторов, инженеров, рабочих - все усилия людей и машин в эту секунду оценивала и взвешивала незримая сила океана. И никому не дано было понять и предугадать волю этой силы. Захочет - и судну суждена долгая и славная жизнь, как "Челюскину". Пожелает - и судьба корабля окажется короткой и бесславной, как у "Купца".