Хасидские рассказы

Обыватели и козы в Лящеве, видно, подходящая пара: одни похожи на других.

Однако, хозяин заезжего дома, мой старый знакомый, несколько обескураживает меня:

— Не так-то легко, как думается, — говорит он.

— А что?

— Дай Бог, чтобы вам отвечали!

— Почему же нет?

— Еврей не любит, чтобы у него считали в кармане.

— А что, благословение Божие уйдет?

— Нет, проклятие войдет — кредит уйдет.

Попытка первая

ано утром, еще до прихода, синагогального служки, ко мне уже явилось несколько евреев: им хочется видеть «переписчика». Моя слава идет впереди меня.

Я делаю первую попытку и обращаюсь к одному:

— Доброго утра, реб корев!

— Доброго утра, шолом-алейхем.

Он нехотя подает мне руку.

— Как звать вас, реб корев.

— Лейбе-Ицхок

— А фамилия ваша?

— Зачем вам моя фамилия?

— А что, это разве секрет?

— Секрет не секрет, но вы ведь мне можете сказать, зачем вам знать ее… ведь это уж наверно не секрет!

— Вы разве не знаете?

— Не совсем точно…

— Догадливый же вы человек!

— Беренпельц, — отвечает он, несколько устыдившись.

— Женаты?

— Эт!

— Что значит «эт»?

— Он хочет развестись! — отвечает вместо него другой.

— Сколько детей?

Ему нужно подумать, и он считает по пальцам: «От первой жены — мои: один, два, три; ее один, два; от второй…», но ему надоедает считать.

— Ну, пусть будет — шесть!

— «Пусть будет» не годится, мне нужно знать точно.

— Видите ли, вот это «точно» неспроста. Точно! Зачем вам знать точно? Что вы чиновник, что ли? Платят вам за это? Поедет кто-нибудь вслед за вами и будет вас контролировать? Точно!

— Говори, дурак, говори! — подталкивают его другие. — Начал, так говори!

Им хочется знать, какие еще вопросы я задам. Он еще раз пересчитал по пальцам, и получилось, слава Богу, на три больше.

— Девять, да будут они здоровы и крепки.

— Сколько сыновей и сколько дочерей?

Ему опять приходится считать.

— Четыре сына и пять дочерей.

— Сколько сыновей поженили, сколько-дочерей повыдали замуж?

— Это вам тоже нужно знать? Скажите же мне: зачем?

— Говори уж, говори! — кричит публика с еще большим нетерпением.

— Трех дочерей и двух сыновей, — отвечает кто-то за него.

— Да? — говорит он.

— А Срулик?

— Ведь он еще не женился!

— Ты осел! Его ведь в эту субботу вызовут к чтению Торы! Что значит полторы недели?

Я записываю и спрашиваю дальше:

— Были на военной службе?

— «Оплаченный» я… Четыреста рублей! Где бы их взять теперь? — вздыхает он.

— А сыновья?

— У старшего нарост под правым глазом и к тому же, не про вас будь сказано, он несколько «надорван». Лежал в трех госпиталях, стоило больше, чем поженить его, и едва-едва из полка освободили. У второго льгота, третий служит.

— А где жена его?

— У меня, конечно! Что за вопрос?

— Она ведь могла бы жить у своего отца.

— Голыш!

— А дом есть у вас?

— Как же!

— Сколько он стоит?

— Если б он стоял в Замостье, он бы стоил что-нибудь, я тут он и гроша не стоит. Что ж, квартира у меня есть.

— За сто рублей вы бы продали его?

— Упаси Бог! Наследство! За триста и то нет; вот разве, — если б пятьсот! Ну, так я бы нанял квартирку и открыл торговлю…

— А теперь какое у вас дело?

— У кого это есть дело?

— Чем вы живете?

— Это вы думаете?! Живешь!

— Чем?

— Богом. Если Он дает, — имеешь.

— Не бросает же Он с неба.

— Именно — бросает! Я знаю, чем я живу? Вот сосчитайте-ка: мне нужно целое состояние — может, четыре рубля в неделю! От дома, кроме квартиры, у меня имеется двенадцать рублей доходу, из них плачу девять рублей налогу, пять рублей на ремонт, остается «дыра в кармане» на добрых два рубля в год.

Он начинает даже входить в азарт.

— Денег, слава Богу, нет ни у меня, ни у стоящих здесь евреев, ни у евреев вообще. За исключением разве «франтов» в больших городах… У нас денег нет. Ремесла я не знаю: мой дед сапог не тачал. И все-таки, если Всеблагий хочет, я живу — и живу так вот уж лет пятьдесят с лишним. А нужно женить кого-нибудь из дочерей — устраиваешь свадьбу и танцуешь по своему болоту.

— Итак, что же вы?

— Еврей!

— Что вы делаете по целым дням?

— Я изучаю Тору, молюсь… что делать еврею?! Закусив, иду на базар…

— Что вы делаете на базаре?

— Что я делаю? Что удается. Вот вчера, например, проходя по базару, я услыхал, что Ионе Борику поручено купить для какого-то помещика три драбины. На рассвете я уже спешу к помещику, который когда-то сказал, что у него много их. Я вошел в компанию с Ионой Бориком, и мы заработали по полтора рубля на брата.

— Так вы, значит, маклер?

— Я знаю? Иногда мне придет в голову — и я покупаю меру хлеба

— Иногда?

— Что значит — иногда? Есть у меня деньги, я покупаю.

— А если нет? i Достаю.

— Каким образом?

— Что значит «каким образом?»…

И проходит битый час, пока я узнаю, что Лейбе Ицхок Беренпельц отчасти дайон, выбирается в третейские судьи, немного маклер, частью торговец, немножечко сват, а иногда и на посылках послужит.

И всеми этими, и перечисленными и забытыми, профессиями он зарабатывает, хотя с большим трудом, хлеб для всей семьи. В том числе и для снохи, потому что отец ее совсем голыш…

Попытка вторая

еня вводят в лавчонку.

Несколько пачек спичек, несколько коробок папирос; иглы, булавки, шпильки, пуговицы; желтое и зеленое мыло; несколько кусков пахучего мыла домашней выделки; немного пряностей и еще кое-какие мелочи; в придачу, у стола лежит старая соха, — это уже предмет побочного заработка.

— Кто здесь живет? — спрашиваю я.

— Вы ведь видите, — отвечает мне еврейка, продолжая расчесывать волосы десятилетней девочке, которая между тем, увернувшись из-под гребенки, большими, удивленными глазами осматривает «гоя», говорящего по-еврейски!