Хасидские рассказы

Если бы пала одна из лошадей, везущих конку, это скорее привлекло бы внимание. Об этом было бы написано в газетах, сотни людей сбегались бы с разных улиц, чтобы посмотреть на несчастное животное и даже на то место, где произошла катастрофа…

Впрочем, у лошадей то преимущество, что их не так много, как людей.

Тихо Бонце прожил свой век, тихо он и умер. Как тень, он прошел по миру, по нашему миру.

При обрезании Бонце не было вина, не звенели бокалы. При бар-мицво^[55] он не произнес блестящей речи… Он жил, как незаметная песчинка на морском берегу, среди миллионов себе подобных. Когда же ветер поднял эту песчинку в воздух и перенес на другой берег, никто этого не заметил.

При жизни след от его ноги не запечатлелся даже на размокшей земле, а после смерти ветер сбросил маленькую дощечку, поставленную на его могиле. Жена могильщика нашла эту дощечку и сожгла ее, сварив горшок картошки… Прошли всего три дня, а могильщику уже ни за что не вспомнить, где похоронен Бонце.

Будь у Бонце надгробный памятник, то, может быть, через сто лет какой-нибудь археолог и нашел бы его, и имя «Бонце-молчальник» еще раз прозвучало бы в этом мире.

Прошел, как тень. Образ его не запечатлелся ни в уме, ни в сердце хотя бы одного человека. И следа от него не осталось.

Ни кола ни двора. Одиноким жил, одиноким и умер.

Если бы не суетня, среди которой жили люди, то кто-нибудь, пожалуй, и услыхал бы, как трещал позвоночник Бонце под тяжелой ношей. Если бы люди не были так страшно заняты, то кто-нибудь, может быть, и заметил бы, что у Бонце (тоже душа живая) уже при жизни были потухшие глаза и страшно впалые щеки; заметил бы, что и не навьюченный ношей он ходит, наклонив голову, как будто еще при жизни высматривает себе могилу. Если бы людей было так же мало, как лошадей, везущих конки, то кто-нибудь, может быть, и спросил бы: «А куда это делся Бонце?»

Когда Бонце увезли в больницу, угол, занимаемый им раньше в подвале, не остался незанятым: его уже ждали человек десять, таких же, как: Бонце, и разыграли между собою по жребию. Перенесли Бонце с больничной койки в мертвецкую, — и оказалось, что койки уже дожидаются десятка два больных бедняков… Когда его вынесли из мертвецкой, туда внесли двадцать убитых, отрытых из-под обвалившегося дома. А кто знает, сколько времени он будет покоиться в могиле, сколько человек уже ждет этого клочка земли?

Тихо родился, тихо жил, тихо умер и еще более тихо похоронен.

* * *

Не то было на том свете. Там смерть Бонце произвела сильное впечатление!

Большая труба «мессианских времен» оповестила все семь небесных сфер: «Умер Бонце!»

Величайшие архистратиги с самыми широкими крыльями перелетали с места на место и сообщали друг другу: «Бонце призван на заседание небесного судилища!» А в раю — радость, ликование шум: «Бонце-молчальник! Шутка сказать — Бонце-молчальник!»

Юные ангелочки с брильянтовыми глазками, золотыми филиграновыми крылышками и в серебряных башмачках в восторге полетели навстречу Бонце. Шум крыльев, стук башмачков и веселый смех молодых, свежих, розовых губок наполнили небеса, донеслись до престола Предвечного, и сам Предвечный уже знал, что это идет Бонце.

Праотец Авраам стал у врат небесных, протянул руку, чтобы встретить гостя радушным «Мир вам», и мягкая, светлая улыбка разлилась по его старческому лицу.

Что за грохот идет по небу?

То два ангела катят в рай золотое кресло на колесиках для Бонце.

Что это засверкало?

То пронесли золотой венец, украшенный драгоценными камнями, тоже для Бонце.

— Как, еще до приговора «небесного судилища»? — изумленно и не без некоторой зависти спрашивают праведники.

— Вот еще, — отвечают ангелы, — это ведь будет простой формальностью.

Против Бонце даже у небесного фискала язык не повернется. «Дело» продолжится не более пяти минут.

Шутка сказать — Бонце-молчальник!..

Когда ангелочки подхватили Бонце в воздухе и спели в честь его песню, а праотец Авраам потряс ему руку, как старому товарищу, когда услышал, что для него в раю уготовано кресло, что его там ждет венец, и что на суде о нем дурного слова не скажут, Бонце, как и на этом свете, молчал. Сердце у него сжалось от страха. Он был уверен, что это сон или простое недоразумение.

Он привык к этому. Не раз ему при жизни снилось, что он собирает деньги с поля, на котором разбросаны миллионы, а просыпался еще большим бедняком, чем лег… Не раз люди по ошибке приветливо улыбались ему, говорили ему ласковое слово, а потом, плюнув, уходили.

— Такова уж моя судьба, — думает он.

И он боится поднять глаза чтобы не спугнуть сон, чтобы не проснуться где-нибудь в пещере между змеями и скорпионами. Он боится открыть рот, пошевелиться, чтобы его не узнали и не бросили в преисподнюю.

Он дрожит и не слышит похвал, расточаемых ему ангелами, не видит, как они весело кружатся вокруг него; праотцу Аврааму, ведущему его на суд, не отвечает на его сердечное «Мир вам», а представ перед судилищем, стоит без поклона и приветствия.

Совсем человек вне себя от испуга.

И страх его еще усилился, когда он нечаянно взглянул на пол в небесном судилище. Настоящий алебастр, выложенный брильянтами! «И я стою на этом полу?!» Он совсем теряет голову. «Кто знает, за какого раввина, за какого богача или цадика меня принимают… Придет тот — и труда настанет мне конец!»

От страха он даже не расслышал, как первоприсутствующий отчетливо произнес: «Дело Бонце-молчальника!» и, подавая акты ангелу-заступнику, сказал:

— Читай, но покороче!

Всеобщее внимание сосредоточено на Бонце. У него звенит в ушах, и среди этого звона все яснее слышится ему сладкий голос ангела-заступника, льющийся, как звуки скрипки. Он слышит:

— Имя это шло к нему, как платье, сшитое на стройную фигуру рукой искусного мастера…

— Что он такое говорит? — спрашивает себя Бонце и вдруг слышит нетерпеливый голос:

— Только без сравнений!

И ангел-заступник продолжает:

— Ни разу ни на кого не возроптал он, ни на Бога, ни на людей. Ни разу в его глазах не вспыхивал огонек ненависти, никогда взор его не обращался с жалобой к небу.