Хасидские рассказы
Шрифт:
У миснагида не бывает сомнений: проторенные дороги!
Он не ищет сокровенного и не блуждает. Приказано молиться — он молится, изучать Закон — изучает, соблюдать заповеди — он соблюдает… Зато уж, если какой-либо миснагид заблудится, то до скончания веков! И остается… в пустыне!..
Путь по песку труден, он остановится, садится, вынет молитвенник и молится, вынет книгу духовную и зачитает… И остается там сидеть. Ветер порошит песком в лицо, он закроет лицо молитвенником, книгою… А ветер свое делает: заносит и хоронит его в песке…
А обретаясь вне «стана», он не
Я же ходил, не присаживаясь… И чем дольше; чем быстрее я ходил, тем яснее мне становилось, что я блуждаю, что не там мое место, что следует выбраться из песка. С опухшими ногами бежал я… Все дальше… все дальше… И небо стало взглядывать на меня с милосердием, как на ищущего спасения… Время от времени звездочка сжалится надо мною и, жертвуя собой, упадет с высоты и, падая, разгорится, чтобы показать мне путь из пустыни…
Но не так легко это достигается…
И не всегда можно в небо смотреть. Часто небо закрыто, замкнуто, и пред тобою лишь песок да песок, а в душе, — песчаные мысли…
И со временем прежние мысли, думы о людях, вылетают из твоей головы, как белые голуби из голубятни… И нечем тебе их назад приманить, и голоса нет, чтоб просить их, звать их назад. И остаются у тебя лишь мысли пустынные, думы о песке и всем, что связано с песком!
С ума можно сойти! Ведь, если человек знает лишь: «Хлеб да хлеб», — это сумасшествие, тем паче, — «Песок да песок!»
Я думаю, например:
— Здесь вероятно было море; потому что песок создан был для морских берегов…
— Песок кругл, как яйцо, и так же катится, как судьба человеческая.
— И евреи подобны песку… Сухие, жесткие, сыпучие зернышки, нечем им прилепиться друг к другу.
— И нас было бы столько же, сколько песку в пустыни, если бы не гонения и муки…
И судьба песка такая же: стояли некогда скалы у моря, море их подмыло, сокрушило, низвергло в кипящие бездны свои, и разбило их, и измололо, превратило в песок.
И много еще говорил он о песке и о блуждании по пескам, пока не перешел к самому сказанию.
4. Стая птиц, и что рассказывал царь этих птиц
Уж приближалось время моего избавления, когда я увидал стаю птиц.
Стая имела вид треугольника, занимала много миль и двигалась впереди меня по пустыни.
Сзади длинный ряд птиц, в милю длиною, чем дальше, тем уже становились ряды, пока у вершины не сходились в одной птице, главе стаи, птичьем царе…
И я восхвалил Господа, давшего мне увидеть что-либо, кроме песка; и сейчас у меня появились новые мысли:
Почему стая треугольна?
И я скоро понял почему:
По закону и по справедливости все должны быть равны, все ряды должны быть равны, и стая должна представлять четырехугольник, квадрат. Но те, что составляют ряды, не равны между собою, и поэтому, чем кто выше, тем уже его ряд, тем меньше у него товарищей; тем большее число движется позади него, и тем меньшее, — впереди него… И так до царя, шествующего впереди всех, и равноценного
поэтому всем остальным, вместе взятым…В нынешние годы, — простак лезет в головы! Некогда, в добрые старые годы, — впереди шел пророк Моисей, за ним, — его приближенные, за теми — старейшины, потом, — священники, левиты, а затем лишь, — народ: широкие ряды. Вот почему и сказано, что «Моисей равноценен им всем». Он шел впереди. Перед ним был лишь огненный столб, но ни одного человека!
Затем мне захотелось узнать, почему эти птицы не летят под небом в вышине, как обыкновенные птицы!
И я сделал над собой усилие, стал присматриваться, и заметил, что эти птицы почти бескрылые, хотя они и имеют вид птиц…
Миллионы составляющих задние ряды имеют лишь следы крыльев, одни лишь намеки на крылья… У птиц из передних рядов, кое-какие высохшие крылышки, маленькие и худые, как рыбьи плавники… Совсем высокопоставленные, едва-едва шевелят жесткими крылышками, вытирая ими иногда свои клювы… Да и сам царь мог бы позавидовать самому плохому, ленивому гусю… Вот почему не летают!
Не летают, и даже не ходят, а прыгают.
Ходить не могут, потому что у них птичьи ножки, худые, короткие палочки, не на что ступить.
А чем они живут? — подумал я.
Присматриваюсь и вижу: время от времени, ряд за рядом нагибает головы, бросает голодный взор на песок, пороется клювом, достает желтый листик, сгнившую виточку, растеньице, Бог весть откуда попавшее в песок… и проглатывает.
Этим живут!
Затем мне захотелось узнать, куда движутся птицы, по пути ли нам, или мне! И придется свернуть, и куда вправо или влево? Я ускорил свой шаг, достиг вершины треугольника, царя этих птиц.
А каков бы ни был царь, он все же царь; есть ли крылья, нет ли крыльев, а ему должно воздать честь.
Я остановился, произнес положенную на сей предмет хвалу, почтительно поклонился и спросил куда он ведет свою рать?
И царь мне ответил, что еще сомнительно, ведет ли он их за собою, или рать толкает его вперед. А идут они войною.
— На кого?
— На старый дом!
Я оглядываюсь, но ничего, кроме песка, не вижу. Царь птиц догадался, что означает мой взор, и сказал мне:
— Ты идешь быстрее нас, ты его раньше увидишь!
— А почему вы пошли на старый дом?
— У нас старые счеты! — ответил царь и рассказал мне такую историю:
— Старый дом, который ты увидишь раньше нас, потому что быстрее идешь, некогда был большим замком, где обитало много вельмож и дам… Хорошо им жилось, вино рекою лилось, целые быки жарились. А у леса — у свежего, зеленого леса, а некогда росшего вблизи замка — они всю дичь забирали! Но с них все было мало, песен им захотелось, и разослали они слуг по лесу, половили всех веселеньких певчих птичек, рассадили их по клеткам, пусть поют за господским обедом.
И лес онемел. И из-за тоски о своих зайцах, оленях и прочих зверях, из-за еще большей тоски о певчих птичках, весело щебетавших среди ветвей и листвы, — лес захирел, стал чахнуть и сохнуть, пока совсем не исчез в песке, из которого мы теперь достаем остатки листьев и ветвей…