Хасидские рассказы
Шрифт:
А раз так, то зачем нам стыдиться того, во что мы верим?!
Чем наши люди хуже просвещенных, которые только и делают, что рассказывают сказки про своих великих людей? Разве тем, что наши сказки не вымышленные? Что мы не пугаем народ разбойниками, грабителями, фальшивыми деньгами и фальшивомонетчиками! Неужели таки необходимо писать про то, чего и в помине не было?
И тем более, что я не хочу рассказать вам «историю», что случилась за тридевять земель и в Бог весть какое время, я хочу рассказать вам только то, что действительно было, здесь, в нашей Варшаве, и совсем-таки недавно!
Ба!
Пусть придет, пусть посмеет! Я, слава Богу, простой меламед, не писака, Более сохрани, не мое дело лгать, и живу я не ложью!
Одним словом, история эта, — сущая правда Может, кто-нибудь явится и даст этому другое толкование? Посмотрим.
До сих пор было предисловие, а теперь начнется самый рассказ!
2.
Острота Молчальника,
царство ему небесное; достоинства моего брата, блаженной памяти; хорошее начало.
Рассказывают про Молчальника, блаженной памяти, будто его как-то раз спросили, почему он не произносит проповедей перед народом, как все праведники? И он по своему обыкновенно ответил молчанием.
Но в минуту хорошего расположения, когда пристали к нему и настаивали, он, улыбнувшись, ответил так:
— Люди, — сказал он, — удивляются мне, почему я не произношу проповедей; а я им удивляюсь, как они могут произносить проповеди. Как можно начинать и кончать чтения Божьего Слова, когда Тора не имеет ни начала, ни конца, когда она бесконечна!
— Но что же? Дело простое: люди, не зная Торы, произносят все, что им в голову приходит, начинают когда и где им угодно, и кончают когда и где им угодно! Ибо то, что они произносят, не есть бесконечность; это не Божья Тора! Это их собственная, вымышленная Тора! Но тот, кто знает Тору, тот «слов» не произносит, так как не знает, где начать и где кончить!
Возьмем пример из жизни, хотя бы из суда. Вызывают свидетеля, честного человека, который не хочет и не может говорить неправды; тот, когда предстанет перед судом, начинает издалека, с Адама, и никак не может добраться до дела; в особенности, до конца… Но тот, кто рассказывает от себя, тот заранее все распределит, говорит бойко, зная, как начать и как кончить. И рассказ его льется плавно и легко!
Это применимо и к нашему рассказу: писака, который, как говорят, высасывает из пальца, умеет начать и кончить рассказ, как и когда ему хочется, Это его собственное дело, и он поступаете с ним, как ему угодно! Хочет, делает его длинным, хочет, делает коротким… Я же рассказываю факты, как они есть, истинную историю, — и таки не знаю, откуда начать и где остановиться! «Ничто не ново под луной», — все имеет связь с предыдущим, а то с прошлым и т. д., так что не знаешь, что было раньше всего, приходится начинать от начала творения!..
Но в честь моего покойного брата Зайнвеля я начну с него…
Все, вся Францисканская улица, знает, что брат мой, блаженной памяти, был замечательный ученый и очень богобоязненный человек.
Он был вдовцом, и к старости остался один с дочерью, девицей. Броха-Лия ее звали. Жил он в нужде, заниматься у него уже сил не было,
и он остался без хлеба; а дочка его, Лия; растет не по дням, а по часам, словно на дрожжах… Одним словом, — беда, да и только!.Но господь помог. Собралось несколько богачей, все люди именитые, почтенные, дети которых учились у него, собрались и порешили, — выдать Лию замуж, а брату моему дать на дорогу, пусть едет в Палестину.
Правда, поездка не увенчалась успехом: по дороге, не про вас будь сказано, он заболел и умер; все же он имел счастье видеть Цфасс, где он скончался и с почетом был предан земле.
Раввин из Цфасса произнес прочувствованное слово. Слово это было напечатано в книге «Дорогой жемчуг», и всякий, читая ее, пальчики облизывает.
Ну, теперь, имея начало, я смогу и продолжать.
3.
Самый рассказ. — Неудача. — Беда за бедой. — Лия брошена мужем.
Милостыня, — великое дело! Но только для тех, кто дает милостыню. Но я не завидую тому, кто берет милостыню, кто, увы! должен прибегать к помощи благотворителей…
Завидую я брату моему, царство ему небесное, что он во время умер и больше горя не видал!
Ибо богачи, которые выдали бедную невесту, забыли совершенно, что Лия — дочь ученого еврея и чистая, честная душа… И выбрали жениха, не подходящего ни ее положению, ни тем более положению ее отца…
Все желание их было дать ей мужа, кормильца, раз навсегда свалить с себя это бремя!..
И сделали они это, не обдумав, как следует, — лишь бы с плеч долой…
И нашли молодчика дешево, — вхожего к адвокатам.
Многого и он не хотел; кормить жену он может — ну, и по рукам.
Сделали приданое, позвали музыкантов и устроили свадьбу.
В добрый час!
Мне, правду сказать, парень не нравился. И моя Фейга, дай Бог ей здоровья, только заметила, что до хороших ему далеко, он — не из больших редкостей. Но раз брат мой, царство ему небесное, ничего не возразил, то мы подавно молчали.
И в этом молчании немного было умного.
Не успел брат мои, царство ему небесное, уехать, как началось дело. И обнаружилось, что все не так, как должно быть!
Стороною я узнал, что семейные дела у них немного прихрамывают: ссорятся, галдят, соседи стучат в стену!
Слышал я также, что Лия не очень довольна, — муж не набожен!
А он грозит ей, что оденет немецкое платье и сам сделается адвокатом!
Притом, Моше, ее муж, говорит, что его надули, что показали ему другую, более красивую невесту; на этой он бы не женился! И платья ее не нравятся ему, — собрали, — говорит он, — какие-то старые тряпки…
— Обещали, — говорит он, — содержание, кормить меня с женой, а взамен этого показали кукиш с маслом!
И еще одну претензию он имеете: он рассчитывал на родство с богачами, на «протекцию», а они, повеселившись и покушав, как следует, на его бедной свадьбе, его на порог не пускают…
Понятно, что на первых порах я не хотел вмешаться… Те господа и жена моя Фейга не позволили… И что это — новость, что ли! Все бывает! После свадьбы, пока не привыкнут друг к другу, часто происходят недоразумения между мужем и женой…