Хасидские рассказы
Шрифт:
Ростовщиком, понятно, он не был…
И от отца своего он унаследовал одну черту: никого не конфузить, кроме того — скромность и смирение.
Ребе Иехиель принимает живое участие в общественных делах, но должностей не берет: ни члена правления, ни старосты, ничего!
Благотворительность он понимает только так: жертвовать тайно.
Зимою рано утром он выходит на улицу; видит — везут дрова (об угле тогда еще понятия не имели), он покупает воз, — другой, третий и велит их отвезти… Он знает, где живут исхолодавшиеся бедняки. Перед каждым праздником он по почте переводил пожертвования,
Его почерк знали, так как им писались разные ходатайства по еврейским делам.
Отсюда и пошел слух, что переводы по почте посылает раскаявшийся грешник, который ограбил кого-то и не может вернуть ограбленного… Только после смерти ребе Иехиеля узнали, кто был этот «грабитель»…
Милостыни он в руки не подавал… Он все в долг давал, ссуды, ссуды! «Бог тебе поможет, ты мне отдашь! Сразу, или по частям! Мне ли или другому нуждающемуся»…
И однажды случилась такого рода история; ребе Иехиель приходит домой и застает у себя в квартире человека. Тот увидел и побледнел, как смерть.
Ребе Иехиель посмотрел и увидел, что из-под полы у еврея что-то торчит.
По лицу еврея ребе Иехиель понял, что перед ним не простой вор… Он догадывается, что это приличный бедняк, который пришел просить помощи и, не застав никого, не мог устоять: лукавый попутал…
Ребе Иехиель подходит к нему и мягко с улыбкой говорит.
— Вы наверно хотели получить у меня ссуду под залог? Ну-ка покажите, что вы хотите заложить…
Y бедняка зуб на зуб не попадает.
— Что за стыд? — спокойно замечает ребе Иехиель. — Счастье, что колесо; монета — кругла, от одного переходит к другому. Сегодня вы у меня одалживаете, а завтра я у вас…
И, говоря так, он достает из-под полы бедняка свою пару серебряных подсвечников.
Ребе Иехиель спокойно ставит их на стол, словно он их впервые видит, и хочет оценить, сколько за них можно дать.
Еврей же хочет бежать, но ноги у него как будто скованы.
— Коротко, голубчик, — спрашивает ребе Иехиель, — сколько вам нужно?
А у того язык не поворачивается.
— Вы, голубчик мой, очень застенчивы… Ну что поделаешь? Буду я за вас говорить, сказано: «ты начни за него».
Дело к Пасхе идет, — скажите, у вас есть на праздники… ну, хоть головой качните: да или нет!
Тот отрицательно кивает головой.
— Так что же? Вовсе не надо быть пророком: лицо выдает вас! Может быть, дочка у вас имеется, на выданье? Да?
Ну, скажите: да или нет?
У несчастного еврея слезы ручьем полились из глаз, он сильно расплакался.
— Глупый человек! — Обращается к нему ребе Иехиель. — Чего вы плачете? Ведь я же вам сказал, колесо вертится.
Но еврей не в силах удержаться. Иехиель делает вид, что сердится и как бы обижен.
— По закону — голубчик мой, я обязан вам помочь, так сказано в Писании, но скажите мне на милость, где сказано, что я должен выслушивать ваш плач?
Еврей напрягает последние силы, чтобы сдержаться, а ребе Иехиель продолжает:
— Я дам вам столько, сколько стоит ваша вещь…
По-моему, вещь эта за глаза рублей полтораста стоит… Я вам дам взаймы рублей семьдесят пять, восемьдесят. Десять рублей на праздники,
шестьдесят в приданое дочери, а еще десять как задаток на платья, на расходы по свадьбе, а на остальное Бог поможет.А если Бог поможет, — добавлял он по обыкновению, — вы уплатите… Я уверен, что вы уплатите!
* * *
Теперь перейдем к внуку ребе Зиселе.
Как-то раз, в праздничный день, ученик мой Ицык стал меня упрашивать пойти с ним осмотреть фабрику отца. Ему хочется показать мне удивительные и дорогие машины.
Я ему не мог отказать; день свободный, и я иду.
На фабрику мы вошли узеньким коридором, где двоим нельзя рядом пройти, а лишь один за другим. Оттуда мы пробрались на большой двор, а со двора уже на фабрику. На фабрике еще больший простор, чем на дворе.
Фабрика полна станками. За каждым станком стоит рабочий. Станок мечется из стороны в сторону, а вместе со станком мечется и рабочий. И станок вместе с рабочим производят впечатление одного тела в припадке падучей, которое мечется из стороны в сторону…
А где душа этого тела? Пар! Это он двигает ремни, окружающие каждый станок…
Кроме пара, здесь тело не имеет души, ни сам станок, ни рабочий, который подражает станку; у них нет души, нет воли, нет сознания…
Так мне кажется!
Ученик мой хочет мне объяснить и рассказать, что здесь происходит, что вырабатывается, как вырабатывается, но я не слышу, меня пугают эти стучащие истуканы…
Я глохну от шума и грохота…
Море голосов, ураган шумов и стуков… Скрипит, шипит, скрежещет зубами…
И страшная мысль пронизывает мозг мой:
Приди сюда, в этот ад, наши величайшие пророки… Иеремия, Исайя… даже сам Моисей, открой они рот и захоти что-нибудь сказать — перекричали бы они этот ад?
Услыхала ли бы их хоть одна истерзанная душа?
Нет, наверно нет! — думаю я и выбегаю, обливаясь холодным потом от страха.
И мы снова идем по узенькому коридору, и вдвоем с Ицыком мы не можем пройти…
— Почему здесь так узко? — спрашиваю я.
— Здесь обыскивают рабочих, — отвечает Ицык — одного за другим обыскивают…
— Зачем?
— Воруют с фабрики… инструменты… товары…
— Воры они, что ли?
— Не все, помилуй Бог! Но на некоторых падает подозрение!..
— Ну, а если подозрение падает на некоторых, зачем всех обыскивают?
— Отец мой говорит, что нельзя конфузить, а потому обыскивают даже мастеров…
* * *
Это тоже принцип «не конфузить», но по совершенно иной системе!
Проклятие
Богачка эта была знатного происхождения, как со своей стороны, так и со стороны своего мужа — богача.