Хасидские рассказы
Шрифт:
Что же, скончался еврей — вечно никто не живет — над ним совершают обряд… предают его честному погребению…
Вырос могильный холм, сын произносит поминальную молитву, а душа летит вверх, чтобы предстать пред судом Всевышнего.
А перед судом висят уже весы для взвешивания грехов и благих деяний.
Явился защитник покойника, бывший добрый дух его — и стал со снежно-белым, чистым мешком в руке у весов с правой стороны…
Явился обвинитель покойника — бывший злой дух его, бывший искуситель — и стал с грязным мешком в руке у весов с левой стороны…
В белом чистом мешке —
Сыплет обвинитель из грязного мешка на левую чашку весов грехи — как уголь черны они, а несет от них смолою и серой.
Глядит бедная душа и изумляется — она никак «там» даже не чаяла, чтобы было такое различие между «добром» и «злом». Внизу она часто их обоих не различала, принимала одно за другое.
А чашки весов качаются тихонько, вверх и вниз, то одна, то другая… Стрелка у весов вверху дрожит, склоняется, то на волос вправо, то на волос влево.
Лишь на волос… и то не сразу!
Простой еврей: без злого умысла, но и без способности на жертвы… Малы грехи, не велики также благие дела: дробинки, пылинки… Иногда — едва глазом узришь.
Но все же, когда стрелка подвинется на волос вправо, в вышних мирах слышится ликование и восторг; подвинется, упаси Боже, влево, и проносится печальный вздох, достигая Святого Престола.
А ангелы сыплют понемножку, внимательно дробинку за дробинкой, пылинку за пылинкой.
Но и колодец истощается. Мешки опустели.
— Готово? — спрашивает служитель суда — такой же ангел, как и прочие.
Дух добра, как и дух зла, выворачивают мешки: нет ничего. Тогда служитель суда подходит к стрелке посмотреть, как установилась она: — вправо ли уклонилась, или влево.
Смотрит и смотрит, и видит такое, чего не бывало со дня сотворения неба и земли.
— Что так долго? — спрашивает председатель суда,
Служителе бормочет:
— Ровно. Стрелка стоит по самой середине!.. Грехи и добрые дела весят одинаково!
— Точно? — спрашивают снова с горнего места
Снова смотрит служитель и отвечает:
— Ни на волос разницы!
Совещается суд небесный, и долго совещался и вынес приговор следующего содержания:
— Поелику грехи не перевесили добрых дел, душа не может быть приговорена к адским мучениям. И наоборот: Поелику добрые дела не перевесили грехов — перед душою не отверзнутся врата рая.
А потому — блуждать душе!
Пусть летает она по середине, пусть витает между небом и землею, пока Господь вспомнит о ней, смилуется и призовет ее к Себе по великой милости Своей…
Взял служитель душу и вывел ее из неба.
И скорбит душа, плачется на долю свою.
— О чем ты плачешь? — спрашиваете служитель ее. — Миновали тебя радости и утехи райские, зато будут тебе неведомы горе и муки геенны, — квит!
Но душа не дает утешать себя:
— Лучше величайшие муки, — говорит она, — нежели ничто! Ничто — это самое ужасное!
Пожалел служка судебный душу, дал ей совет:
— Лети, — говорит, — душенька, вниз и витай над населенной землей… В небо, — говорит, — не гляди… Что, увидишь ты в небе? Одни только звездочки!
А они творения светлые, но холодные, чужда им жалость, не похлопочут, ни словечка не замолят за тебя перед Господом… Постараться за бедную душу могут только праведники в раю.Встанут перед ними воспоминания о их поколении, преисполнятся жалостью к томящимся душам и стараются за них.
А праведники твоего поколения, горемычная, — нечего таить, — любят дары…
— Вот потому мой совет: Летай низко у самой земли, приглядывайся, как живется — можется там. А увидишь нечто поразительно красивое, схвати это и поднеси в дар-праведникам райским.
Постучись с даром в рук и заявись от моего имени у привратника.
Когда же ты принесешь три дара, уповай — раскроются пред тобою врата райской обители. Праведники похлопочут…
И ангел мягко и жалостливо вытолкнул душу из неба
2. Первый дар
Летит бедная душенька низко над населенной землею и ищет даров для праведников райских. Летит да летит по селам, городам, по людским жильям, меж пламенными лучами в самые жары; в дождливую пору — меж каплями и иглами водяными; в конце лета — меж серебряными паутинками, что висят в воздухе; зимою — меж снежинками, что падают сверху… И высматривает, выглядывает, во все глаза глядит…
Чуть завидит еврея, быстро подлетит и посмотрит ему в глаза — не собирается ли он пожертвовать собою ради Его Святого Имени?..
Светится где-либо ночью через щель в ставни — подлетит душа и заглянет, не произрастают ли в тихом доме Божии цветочки ароматные — святые, добрые.
Но большею частью отскакивает она от глаз и окон, испуганная, дрожащая.
Месяцы, годы проходят, и впала душа в уныние. Уж города кладбищами стали, кладбища уже под поля повспаханы, леса повыросли и их уж повырубили, камни прибрежные превратились в песок, реки русло свое изменили, тысячи звезд попадали с неба, миллионы душ взлетели туда, — а Господь о ней все еще не вспомнил, а необычно хорошего она еще все не нашла…
И думает душенька:
«Мир так беден, люди — так: серы, их благие дела так ничтожны… Откуда здесь возьмется „необычное“. Вечно блуждать мне, горемычной, забытой…»
Но едва она подумала так, ударило красное пламя ей в глаза. Среди темной, мрачной ночи красное пламя.
Она оглянулась — из высокого окна рвется пламя…
В дом богача ворвались злодеи, разбойники с масками на лицах. Один держит горящий факел в руке и светит; другой приставил к груди богача блестящий нож и без конца повторяет «Двинешься, жид, — нож насквозь пронзит твою грудь!..» А остальные раскрывают сундуки да комоды и грабят…
А еврей смотрит и глазом не моргнет.
Не шевелится бровь над ясными очами его, ни волос белой до чресл бороды его не дрогнет…
Будто не его вовсе грабят! «Бог дал, Бог взял, — думает он, — да будет благословенно Его Святое Имя!»
— С этим не рождаются, и в могилу с собою этого не возьмешь, — шепчут его бледные уста.
И он спокойно глядит, как открывают последний ящик последнего комода, как вытаскивают оттуда мешки с золотом и серебром, мешки с драгоценностями и дорогой утварью — и молчит…