Хасидские рассказы
Шрифт:
А может быть, он и вовсе отрекается от добра своего для избавления грабителей от греха…
Но вдруг, когда злодеи добрались до последнего хранилища и вытащили оттуда маленький мешочек, последний, наиболее сокровенный — старик вдруг задрожал, глаза его загорелись, рука протянулась для защиты, уста раскрылись для крика:
— Не троньте!
Но вместо крика из груди брызнул красный луч дымящейся крови — нож сделал свое дело…
Кровью сердца брызнуло на мешок!
Упал старик. Разбойники быстро вскрывают мешок — здесь лежит самое лучшее, самое драгоценное!..
Но они горько ошиблись;
Там было немного праху, праху из Святой Земли для могилы. Вот что богач хотел спасти от чужих рук и глаз и обагрил кровью своею…
Схватила душа окровавленную пылинку священного праха и с нею явилась к небесным вратам.
Первый дар был принят.
3. Второй дар
— Помни, — крикнул ей вслед ангел, закрывая за душою врата, — еще два дара!
— Бог поможет! — надеется душа и весело кинулась вниз.
Но радость вскоре потускнела. И снова проходят годы и годы, и нет необычайных деяний…
И снова отчаивается душа…
«Живым родником забил мир из Господней воли и потоком понесся по руслу времени. И, чем дальше течет, тем больше праха и пыли вбирает в себя, мутнее, грязнее становится; тем меньше даров находятся в нем для неба… Меньше становятся люди, мельче — благие дела, невзрачнее — грехи; необычного деяния — и не найти!..»
«Если бы Господь приказал — думает она дальше, — взвесить сразу благодеяния и грехи всего мира, то и тогда стрелка едва закачалась бы, чуть-чуть задрожала бы. Как и я, так же и мир не может ни пасть, ни подняться… Он так: же блуждает меж светлым небом и мрачной преисподней… И защитник с обвинителем вечно боролись бы, как борются здесь вечно свет со тьмою, тепло и холод, жизнь и смерть…»
«Волнуется мир и не может ни подняться ввысь, ни полететь вниз, и вечно будут поэтому свадьбы и разводы, рождения и погребения, трапезы и тризны… и любовь и ненависть… вечно, вечно…»
Вдруг послышались звуки труб и литавр…
Она глянула вниз — немецкий город (понятно, средневековый); разноцветные изогнутые крыши окружают площадь перед магистратом, и гудит разнообразной пестро одетой толпой эта площадь; полны голов окна; люди сидят на крышах, часть сидит верхом на концах балок, торчащих из-под крыш; переполнены балконы…
Перед зданием магистрата стоит стол, покрытый зеленым сукном с золотыми кистями и бахромою. За столом сидят члены магистрата, — ратманы в бархатных одеждах с золотыми застежками, в соболевых шапках с белыми перьями на бриллиантовых запонах; на почетном месте сидит сам президент. Литой орел развевается над его головою…
В стороне — связанная еврейская девушка, а невдалеке десять ландскнехтов еле сдерживают дикую лошадь. Президент подымается и, держа в руке приговор обвиняемой еврейской девушки, обращается к народу:
— Вот эта еврейка, еврейская девица, совершила тяжкое преступление, столь тяжкое преступление, что Сам Господь, сколь ни велико Его милосердие, не мог бы ей простить…
Она вышла тайком из гетто и расхаживала в последний святой наш праздник по нашим чистым улицам…
Она запятнала бесстыжими глазами своими нашу святую
процессию; осквернила наши святые образа, которые мы под пение и звуки труб носили по улицам…Своими проклятыми ушами впитала она пение наших одетых в белое, невинных девушек и бой святых литавр… И кто знает? Быть может, нечистый, приняв образ еврейской девы, дочери проклятого раввина, прикоснулся к нашей святыне и осквернил ее!
Чего желал дьявол в образ девы прекрасной? Ибо — нельзя отрицать — она красива, она пленяет всеми чарами ада!.. Взгляните на ее глаза, дерзко сияющие из-под кротко опущенных шелковых бровей… Взгляните на мраморное лицо, которое за долгое сидение в тюрьме стало лишь бледнее, но не тусклее!.. Взгляните на пальцы ее, на тонкие, длинные пальцы ее рук: солнце сквозь них просвечивает!..
Вот что хотел дьявол; отвлечь душу христианскую от экстаза в процессии… И удалось ему это.
— Посмотрите, какая красивая девушка! — воскликнул рыцарь, сын одной из благороднейших наших фамилий…
Это было уже слишком. Копьеносцы заметили и схватили ее. Дьявол даже не пробовал сопротивляться. Чисты они были тогда, очищены от грехов, и он не имел над ними власти…
И вот к какому наказанию приговорили мы дьявола, в образе еврейской девы: (Президент стал читать по бумаге),
— Привязать ее за волосы, за ее длинные дьявольские косы, к хвосту дикой лошади… Пусть лошадь бежит и влачит ее по улицам, по которым ее нога ступала вопреки нашему святому закону… Пусть ее кровь обагрит и омоет камни, которые она осквернила своими стопами…
Дикий крик радости пронесся кругом. Когда волна радости улеглась, спросили осужденную на смерть: каково ее последнее желание.
— Я прошу, — спокойно ответила она, — несколько булавок!
— Она рехнулась со страху! — решили члены магистрата.
— Нет! — спокойно и холодно ответила она. — Это и есть последняя моя воля и желание.
Желание ее было исполнено.
— Теперь, — раздался приказ президента, — вяжите ее!..
Подходят копьеносцы и дрожащими руками привязывают черные, длинные косы дочери раввина к хвосту еле сдерживаемой дикой лошади.
— Расступись! — командует президент толпе. Подымается суматоха. Народ расступается и прижимается к стенам домов. И все подымают руки, кто с нагайкой, кто с лозою, кто с платком, все готовятся гнать дикую лошадь; у всех сперло дыхание, лица горят, глаза сверкают. И в суматохе никто не замечает, как осужденная тихо наклоняется и пристегивает край одежды своей к ногам, вкалывая глубоко, глубоко в тело булавки — чтобы ее плоть не обнажилась, когда лошадь станет ее влачить по улицам…
Заметила это лишь странница-душа, витавшая над нею.
— Пустите лошадь!. — скомандовал президент. И слуги от нее отскочили. И сразу вырвалась она. И сразу грянула криком толпа. Развеваются, свистят в воздухе нагайки, лозы и платки, а дико испуганная лошадь мчится по площади, по улицам и переулкам вон, вон из города.
Но странница душа уже вытащила окровавленную булавку из ноги осужденной и поднялась ввысь.
— Всего еще один дар! — утешает ее ангел-привратник.
4. Третий дар
И опять вниз летит душа. Всего еще один дар нужен!