Хасидские рассказы

— Хорошо!..

Точно скрипка сыграла!.. И исчезло оно!..

Но те же глаза, тот же голос…

Возвращаясь домой, я проходил мимо Шполы. И зашел к «Деду». Я узнал его, он узнал меня…

Собачья вечеря

Баал-Шему^[14] наезжал иногда один недавно разжившийся еврей, которого трудно было сносить. Я даже назову его по имени, пусть придет душить меня сонного. Его звали Иокель из Консковоли. Уж на что Баал-Шем был хорош, кажись — сама доброта, но и тот при появлении Иокеля, бывало, поморщится. Про остальной народ и говорить не приходится. Во-первых, этот еврей не был истинно верующим хасидом. Разбогатевший человек и, вероятно, с кучей бесов за пазухой! Поссорился как-то с раввином и общиной при выборах на какую-то почетную должность и им в отместку стал ездить к Баал-Шему. Обыкновенный еврей из населенного одними миснагидами городка не отважился бы на такой шаг, его бы поедом ели, в порошок истерли. А денежный человек может себе позволить и против всей общины пойти. Во-вторых, этот Иокель — сама простота, а дерзок и хвастлив, как обыкновенно бывают недавно разжившиеся богачи. За молитвой всегда лезет в канторы — грамотный, мол. Люди ведут серьезный разговор, а он вдруг бултыхнет: «А какую, господа, я лошадку купил!» — и чмокнет губами, гул стоит! Однажды он смутил весь стол своим внезапным замечанием о кнуте с золотым ободком, что он получил от лакея вельможного пана Потоцкого… Вдобавок он отчаянный скупяга! Ради похвальбы он вынимал, бывало, ежеминутно золотую табакерку, будто хочет понюхать табаку! Но к носу и близко не поднесет! Боже упаси, с табаком жаль расставаться. А сунет кто-либо со стороны палец в его табакерку, он не прочь закрыть табакерку с чужим пальцем. Трудно было сносить его скупость… Однажды приехал этот Иокель после первых дней Пасхи и остался на пасхальную субботу у ребе. Сидит за общей трапезой. Баал-Шем не давал срамить его — вот он и сидит. А Баал-Шем держал в это время важную речь о том, как молитвы возносятся к Престолу Господню. Говорит, что не все молитвы одновременно достигают туда, что иногда рожденный женщиной молится поздно, а молитва его достигает раньше других! Все зависит от того, как чиста была молитва! Молитва, пояснял он, состоит из тела и души. Слова — это тело, молитвенное благоговение — душа. Чем больше благоговения, тем больше духа, тем быстрее молитва подымается ввысь, тем скорее она возносится и восходить, точно жертвенный фимиам… Если же в молитве мало благоговения, она не может прямо подняться, влачится она в пространстве вдоль и поперек, подхватывает ее ветер или туча в пути, относит ее в сторону, кидает ее в бездны… Иной раз проливается молитва, увлеченная попутным облаком, вместе с дождем на моря или пустыни… Все же всякая молитва когда-либо достигает небес! Святые звуки сами подымают ее кверху. Ибо всякое тело тянется к корню и источнику своему… И вот в конце концов, приходит время, когда воздух проясняется, и нет помехи из-за ветров или туч, и звуки молитвы подымаются кверху и падают поодиночке пред престолом святым… И всегда поэтому прибывают молитвы! И в этом — смысл изречения: «Не дремлет и не спит Страж Израиля» — всегда падают молитвы пред святым престолом! Миснагиды рано произносят молитву, затем молятся хасиды… Затем случайно запоздавшие… И днем, и ночью подымаются они, и Милосердое Око не может сомкнуться ни на мгновение… Оно стоит на страже! Но бывает и так, — продолжал Баал-Шем. — Еврей читает молитву, а думает о ржи и пшенице! И молитва, упаси нас Боже, загромождается плотью, мешками жита, интересами телесными. И такая молитва может придти слишком поздно! Много лет спустя после смерти молившегося! Явится душа на тот свет, предстанет на суд праведный, положит обвинитель на левую чашку весов грехи да грехи — целые пуды грехов, а защитник стоит с пустыми руками и нечего класть ему. Крикнет тогда еврей в ужасе: «Владыка Небесный! Ведь молитву-то я во всяком случае совершал!..» Но не достигли еще небес молитвы его. И дабы он видел, что суд небесный праведен и справедлив, открывают пред ним окошечко в небе, предлагая посмотреть… Смотрит он и видит, как молитвы его валяются где-то близ жилья… А бывает, что еврей во время молитвы помыслит греховное! А всякое тело тянется к корню своему… И греховные помыслы увлекают за собою молитву в преисподнюю…

Нас всех охватил ужас и печаль. И пожелал нас ребе обрадовать и сказал:

— Могу вам сообщить радость великую! Имел я знак, что наше пасхальное сказание нигде не задержалось, что оно прямо поднялось и принято было милостиво! А сказание о единой козочке, прочитанное с новым напевом, весьма понравилось…

Не сдержался тут простак из Консковоли, прервал речь ребе.

— А мое сказание, ребе?

Поморщился ребе и говорит:

— Твоя молитва еще небес не достигла! Носится она близ нашей обители, желая войти сюда ради исправления…

А тот, дурак, снова спрашивает, будто даже с недоверием:

— Когда вы ее впустите?

— После субботы! — спокойно ответил ребе.

Из того же городка, Консковоли, приехал к нам еврей-учитель, сказав там, что едет домой к жене. Когда приехал из Консковоли богач, учитель испугался и больше не выходил к трапезе. Богач, боялся учитель, приехав домой, расскажет о нем; и миснагиды закроют его школу, а, пожалуй, и в загривок наложат. И вот сидит учитель на постоялом дворе, не появляясь к трапезе, ждет отъезда богача. Мы пожалели его, отнесли ему остатки с трапезы, немного вина… Спрашиваем мы учителя, не знает ли он, как справляет богач из Консковоли пасхальную вечерю. Но учитель ведь зол на богача, вот он и говорит:

— Чтоб его лихо знало! Нам почем знать? Живет человек за городом, чтобы быть поближе к панам, чтобы раньше других купцов везде поспеть — весь свет проглотил бы! Опасаясь кражи, он завел целую свору собак, и еврею нет туда ходу!.. Ребе Юдель, правда, приказывает служке присылать к нему по субботним и праздничным дням двух-трех бедняков-гостей к столу, но поджидать их ему некогда — его черти носят! Удирает до окончания богослужения… Стали было к нему посылать, но гости возвращались оборванные, искусанные; собаки свое дело делали, а криком помочь нельзя — двери и ставни на запоре! Перестали посылать. А богач продолжает свое: «Посылайте, говорит, побольше народу».

— Перед Пасхой обыкновенно объявляет: «Всякий, иже хощет, да приидет и ест», — ведь он грамотный!

Выслушав рассказ учителя, мы стали ждать с нетерпением исхода субботы. А Баал-Шем приказал всем нам придти послушать, как богач из Консковоли справляет пасхальную вечерю. И дождались таки. Ребе разрешил субботу. Народ собрался, богач также ждет. Ему досадно, что его вечеря шатается по чужим дворам, но он не совсем верит во все это. Сидит и играет золотой табакеркой, барабанит по ней пальцами, приговаривая: «Увидим! увидим!..» Пропели хвалебные песни ушедшей субботе. Баал-Шем, приподнявшись, приказал запереть двери и ставни. Стало нашему молодцу не по себе! Явилась даже охота дать маху. Но народ не зевает. Кто-то взял и придержал его сзади; тот, точно сноп, осел. Баал-Шем приказал потушить свечи. Потушили, стало темно. Просидели чуточку в темноте. Сижу я возле консковольского богача. И чувствую, как он весь дрожит. Староста произнес, как видно, по приказанию ребе:

— Сказание Иокеля из Консковоли, войди и дай себя услышать!

И мы сейчас же узнали голос Иокеля из Консковоли, но его голос смешался с другими! С голосами псов!

— Рабами мы были — гав-гау! У фараона во Египте — raв-гау!.. и так дальше… Иже хощет — гав-гау! Да приидет и ест! — гав-гау!

Едва зажгли свечи, Иокель из Консковоли исчез из комнаты. И больше не показывался.

Две стези, две притчи

ве стези ведут к Его Святому Имени, Который есть душа мира и суть мира.

И одна из них — стезя ума, когда смертный изощряет свой ум в Священном Писании; а вторая — стезя сердца, когда человек очищает и освящает свое сердце служением Всевышнему.

Естественным образом человек возвышается и возносится, благодаря своему уму. Умом он постигает Божье слово, которое есть закон мира, познавая план, по которому Творец создал мир из пустоты и безвидности, и чем держится мир, и что может разрушить его. Таким путем смертный и сам приобретает некоторое влияние на мировую жизнь, становясь якобы участником в делах Господа, да будет благословенно Его святое имя.

Но высокой степени может человек также достигнуть, шествуя стезею сердца, когда стремления его благи, душа добра, и в сердце горит огонь великой любви к Творцу мира, когда на нем воскуриваются благие деяния и благочестие, точно жертва на жертвеннике…

А истинное благо суждено тому, кто сочетает обе стези, ибо он раскрывает перед собою врата небес обоими ключами, удостаиваясь и великого постижения и великой любви. Но не всякому человеку это под силу.

Чаще всего люди науки, идущие стезею ума, весьма суровы, так как мудрость строга. И люди эти «мстительны и злопамятны, аки змии» и бренным словом своим сожгли бы мир — ибо кто устоит против закона?.. Подчиняясь одному лишь закону, грешный мир не просуществовал бы и единого мгновения; грешный мир нуждается также в милосердии.

А с другой стороны, тридцать шесть праведников каждого поколения — хотя их и ожидают золотые троны и венцы в обители рая, хотя без них и не держался бы мир — весьма не учены… Они знают в лучшем случай основные положения Талмуда, а то лишь одну псалтирь, а иной из них и вовсе обходится одной только благоговейной молитвой…

Главное в этих праведниках — сердце, ибо из сердца истинного праведника сияет и истекает в мир Великое, Сердечное Милосердие…

Пусть не скажет поэтому неученый человек:

— Аз есмь древо сухое; на мне не зацветут цветы ни благочестия, ни благодеяния… Сокрыт путь мой от Господа… Его Око не зрит меня, я блуждаю во тьме, и душа моя покрыта и окутана мрачным облаком…

— И не могу я спастись даже от мук геенны, так как в поучениях отцов сказано: «Не может простой человек быть праведником». Не изучая священного писания, человек-де не знает, как ему следует вести себя; не знает, что есть благодеяние, чтобы исполнить его, и что есть грех, который нужно избежать; даже не различает между добром и злом.

Это не доказательства, и в словах этих нет правды.

Так как воистину Господь взирает также на сердце. И «всякий иудей есть участник царствия небесного»: как ученый, так и неученый, знающий лишь «Слушай, Израиль!..» И врата молитвы не замкнуты даже перед немыми душами, не понимающими смысла читаемой ими молитвы и не могущими излить сердце свое пред Господом.

Так как Господь милосерден. И точно, как милосердная мать сует сосец груди своей в рот голодному ребенку при первом его крике, не ожидая, пока дитя ясно произнесет: «молоко», так и Владыка Небесный ведает, о чем просил бы умея человек, и по великому милосердию Своему исполняет его немые желания.