Хасидские рассказы
Шрифт:
— О здоровье твоем, батюшка, молю! Ты по временам такой скучный… И я, бедная, не знаю, чем бы развеселить тебя… Мать, мир ее праху, знала… И я молю ее, чтоб она, явившись ко мне во сне, научила меня, как ходить за тобою…
Гладит ребе Хия ее бархатные щечки и говорит:
— Я, слава Богу, здоров. Тебе о другом, дочь моя, следует просить мать…
— О чем?
— Пойдешь, дочь моя, на родную могилу, попроси мать, чтобы она потрудилась, постаралась ради исполнения моих дум о тебе…
Мирьям наивно ответила:
— Хорошо, батюшка!
Однажды ребе Хия, сидя у себя в комнате, услыхал крупный разговор в передней.
Но просящий юный голос вскоре замолк, слышится лишь голос надзирателя, укоряющий, сердитый. Постучал ребе Хия по столу. Открылась дверь, вошел надзиратель, взволнованный и испуганный, и стал в послушной позе у дверей. Но старое лицо его все еще бледно, глаза еще мечут молнии, ноздри пляшут — больно разозлился старик.
Ребе Хия напомнил ему, что гневаться грех.
— Нет, ребе! — еле отдышался надзиратель. — Это уже чересчур! Какова дерзость! Дерзость-то какая у юнца!
— В чем, однако, дело?
— Он лишь малого желает: поступить в семинарию!
— Ну, так что с того?
— Я его спрашиваю: «Знаешь Талмуд с комментариями?» — «Нет», — говорит. — «Но основные положения Талмуда, Мишну, знаешь?» — «Нет». Я тогда в шутку спрашиваю его: «А легенды талмудические проходил?» И того нет! Я уж вовсе рассмеялся: «Молиться, по крайней мере, можешь?» Парень расплакался. Молитвы, говорить, читать умеет, но значение слов забыл! — «Куда же ты прешься, глупец?» — В семинарию поступить желает. — «Зачем?» Хочет, говорит, просить у ребе Хии позволения посещать семинарию и слушать Слово Божие, авось Господь смилуется, и он вспомнит!
— Знал, значит, да забыл!? — вздохнул ребе Хия. — Болен, вероятно, бедняга. Зачем же сердиться?
— Как не сердиться? Я ему говорю: «Хорошо, я допущу тебя в семинарию». Но на нем полотняное рубище, опоясан он витой веревкой, в руке держит палку лесную, засохшую ветвь миндального дерева. Вот я ему и говорю: «Хорошо, паренек, я допущу тебя в семинарию. Но тебе придется переодеться. Есть у тебя платье?» Нет, он снять своего не намерен… Нельзя ему, говорит, сбросить с себя рубище. — «Хоть палку оставь!» Не желает; нельзя, говорит, ему палку из рук выпустить, ни днем, ни ночью; даже во сне не расстается со своей палкой!
Понял ребе Хия, что юноша — кающийся грешник, и велел надзирателю ввести его к себе.
Вошел бледный, изможденный юноша, одетый в рубище, опоясанный веревкой, с миндальной палкой в руке, и остановился у дверей.
Ребе Хия подозвал его ближе и поздоровался с ним, не дав ему упасть на колени и поцеловать руку. Заметив, что юноша не подымает глаз, ребе Хия спросил;
— Дитя мое, почему ты опускаешь свой взор? Или прячешь от меня свою душу?
— Да, учитель! — ответил юноша. — Душа моя грешна. Мне стыдно за нее.
— Человеку не следует считать себя злым! — заметил ребе Хия. — Я приказываю тебе открыть свои глаза
Юноша слушается.
Ребе Хия, заглянув в его глаза, вздрогнул. Он увидел в них проклятие.
— Дитя мое, — сказал ребе Хия, — проклятие чувствуется во взгляде твоем. Кто проклял тебя?
— Рош-иешиво из Иерусалима!
Знал ребе
Хия, что иерусалимский, рош-иешиво недавно скончался, и спрашивает: «Когда это случилось?»— Вот уже два месяца! — ответил юноша.
«Верно! — думает ребе Хия. — Тогда он еще был в живых…» И снова спрашивает:
— За что?
— В этом мне велено покаяться перед вами.
— Хорошо… Как звать тебя, юноша?
— Ханания…
— Так вот что, Ханания! — сказал, поднявшись с места, ребе Хия. — Сейчас пойдем читать вечернюю молитву, потом надзиратель укажет тебе место за столом… После ужина ты зайдешь в сад, я разыщу тебя там и выслушаю.
И, взяв Хананию за руку, ребе Хия повел его с собою в семинарскую молельню. По пути ребе Хия думает: «Такой он юный… Такой голос… И кающийся… А в глазах проклятие… Неисповедимы пути Господни…»
* * *
Поздней ночью ребе Хия ходит с юношей по саду. Время от времени ребе Хия с мольбою взирает в небо, ища знака согласно астрологии; но небо закрыто немым, свинцовым облаком; ночь без луны, без звезд; светятся лишь оконные стекла в доме ребе Хии. При их свете ребе Хия повел Хананию в отдаленную беседку. Усевшись, ребе Хия первый заговорил:
— В священном писании сказано, — начал он, — «Daagoh b’lew isch — jassichenoh».
— Учитель, что сие означает? — спрашивает юноша.
И ребе Хия переводит ему текст.
— Daagoh — скорбь (Ханания повторяет за ним), b’lew — в душе, isch — человека, jassichenoh — пусть скажет о ней: пусть он изольет перед человеком горечь сердца.
И хотя юноша постигает лишь перевод святых слов, все же бледное лицо его розовеет от радости, как у человека, лежащего в обмороке, когда его приводят в чувство и жизнь постепенно возвращается телу.
Сильная жалость к юноше охватила ребе Хию. Он сказал:
— P’sach picho b’ni — раскрой уста свои, сын мой — w’joiru d’worecho — и пусть засияют слова твои. Покайся, дитя мое…
И Ханания начал свою исповедь.
Родом он из Иерусалима… Его мать, богатая вдова, содержит москательную лавку.
У нее всего двое детей: старшая его сестра, Эстер, да он.
И мать, понятно, больше любит Хананию, нежели дочь. Притом, Ханания с детства обнаруживал гениальные способности…
И хотя дочери исполнилось уже шестнадцать лет, мать о ней не заботится и не ищет для нее жениха. При напоминании соседок у матери всегда готовый ответ: «Моя дочь еще в старых девках не числится»!.. И всем сердцем отдается сыну. Нанимает для него лучших учителей и, будучи дальней родственницей рош-иешиво и вхожей в его дом, она через каждые несколько суббот водит сына к раввинше, чтобы та попросила супруга проверить успехи подростка.
Ханания снискал любовь рош-иешиво. Мать, стоя за дверью, слышит, как хвалят его. Заглядывая через щелку в дверях, видит, как рош-иешиво ласково треплет его по щеке, угощает сладким яблоком — и радуется!
Еще больше обрадовалась мать, узнав, что рош-иешиво не прочь принять подростка в свою семинарию. Однако она не согласна расстаться с дитятей, желает держать свою утеху при себе дома. Там она может иной раз, оставив лавку на попечение соседки, забежать домой и расцеловать своего ненаглядного. Наняла она известного ученого, чтобы тот занимался с юношей дома. И в выборе учителя она сильно ошиблась…