Хасидские рассказы

Стон вырвался из груди матери:

— Этот юноша в лохмотьях, с палкой лесной!..

— Этот юноша удостоился слушать Слово Божие из уст пророка Илии. Так-то ты слушаешься?

— Простите, ребе!.. Я подчиняюсь, слушаюсь!..

— Сын же твой, — продолжает рош-иешиво, — должен подвергнуться мукам изгнания, пусть он скитается, пока Господь по неизреченной милости Своей не сжалится над ним… Ты когда-либо и на него глядя порадуешься, но лишь со временем… Эстер старше…

— Тебе, — обратился он ко мне, — быть может, и вовсе не было бы искупления за великое прегрешение твое… Но на твое счастье брак этот не состоялся по Божьей воле; дело кончилось к лучшему, как для жениха, так и для невесты!

— Для невесты также? — изумилась мать.

И рош-иешиво ей ответил:

— Знай, что Лея, дочь злого грешника, сама великая праведница, и мать ее покойница также молила за нее небеса, и Лее назначили в мужья великого праведника, одного из тех 36 сокровенных благочестивцев, молитвами которых мир держится… Он и есть тот плотник, которого богач потащил под венец, боясь, что ужин простынет. Но прошу тебя, держи слова мои в величайшей тайне, пока плотник сам не сочтет нужным открыться…

— Божьи чудеса! — говорит несколько утешенная мать.

— Теперь, — обратился ко мне и жениху рош-иешиво, — милые дети мои, обменяйтесь платьем!..

— А ты, — сказал он мне, едва я переоделся, — сейчас же ступай из города. Возьми с собой палку и береги ее пуще ока своего, прячь ее ночью под изголовьем. Я стану молиться, чтоб Господь явил тебе свою помощь, чтобы палка сия расцвела. Тогда расцветет и душа твоя, и вспомнишь ты снова Божью премудрость. Тогда лишь ты будешь вправе сбросить с себя это вретище. Пойди, ни с кем не прощаясь.

В комнату вошла сестра с яичницей на блюде. Увидев нас переряженных, она с испугу выпустила из рук блюдо. Блюдо со звоном разбилось, и рош-иешиво крикнул:

— Поздравляю! Поздравляю жениха и невесту!

Больше я ничего не слыхал. Я вышел из дома.

Вышедши из города, — продолжал Ханания рассказ, — он забрел в пустыню. Ни хлеба, ни воды. Но не о хлебе и воде мечтал он. Для плоти он довольствовался травкой, случайно попадавшейся в пути… Жил он в вечной опасности, со всех сторон угрожали звери, змеи и скорпионы. Но они его не трогали… Ворча и шипя, уступали ему дорогу. Понял Ханания, что дикие звери не властны над ним, что ему суждено лишь изгнание. Раз он слышал будто кто-то явственно произнес: «сей принадлежит…» — но не расслышал: кому…

И блуждал он так: дни и ночи, горюя о юных годах, уходящих без науки, без света, без луча в мрачной душе… Пусть бы он хоть одно Божье слово услышал! Пусть бы при нем хоть молитвенник был! А наизусть ни слова молитвы не помнит, ни слова! Однажды, — рассказывает Ханания, — посыпав голову песком, ради усиления своих мук став на одной ноге, он возопил к небу: «Премудрость! Премудрость!» Одно лишь это слово кричал он небесам… Долго, долго кричал, пока солнце зашло, пока он обессиленный, почти без сознания, упал и заснул. Но и во сне не переставал плакать и кричать: «Премудрость! Премудрость!..» И показался ему рош-иешиво в саване, с золотым венцом на голове, и сказал ему:

— Встань, Ханания, час твоего исцеления приближается!.. Господь услыхал молитву твою; пророк Илия стал на защиту твою… Встань и иди, куда глаза твои глядят. Пришедши в город Цфас, направься к добросердечному ребе Хии, покайся перед ним и проси принять тебя в число учеников семинарии. Он не откажет тебе. Когда исполнится тебе восемнадцать лет, он укажет тебе на суженую твою, и помолится за тебя, а молитва его всегда доходна к Престолу Всевышнего. Венчание само по себе также очищает грехи человека… И придет спасение твое… На утро восьмого дня после венца палка у изголовья твоего расцветет миндалями и расцветет также душа твоя…

— И ты вспомнишь науку свою, — все, кроме злого, произнесешь речь перед ребе Хией, и будет речь твоя созиданием, а не разрушением. И ребе Хия возрадуется о тебе… Но долго ли жить тебе придется, не знаю…

Рош-иешиво исчез. Проснувшись рано утром, я отправился в путь. И вот я здесь, учитель…

Ханания кончил. Ребе Хия с великой грустью взглянул на него и спросил:

— Сколько лет тебе, Ханания?

— Семнадцать лет и десять месяцев.

Задумался ребе Хия. «Бедный юноша осужден на раннюю смерть!..» Ханания меж тем поднял на ребе Хию свои большие глаза и с сердечной мольбою, тихим дрожащим голосом спросил:

— Учитель, примете ли вы меня в число своих учеников?

«Пустыня в душе его, — думает ребе Хия, — ни слова премудрости, а в горле точно скрипка царя Давида поет…» — а вслух произнес:

— Иди, дитя мое, спать… Скажешь надзирателю, чтоб он указал тебе место, а завтра поутру придешь ко мне за ответом. Иди, мой сын!..

Ребе Хия остался один в беседке. Глядя сквозь окошечко в небо, спрашивает:

— Неужели этот?..

Но небо покрыто облаками и немо.

Почему ребе Хии трудно было ответить на просьбу Ханании сейчас же, можно было понять из их разговора на следующее утро:

— Сын мой, Ханания, — обратился он к нему, позвав в свою комнату, — знай, дитя, что с моей стороны нет препятствий, чтобы принять тебя в семинарию, но…

Ханания вздрогнул всем телом:

— Ребе, — воскликнул он, — дозвольте мне сидеть, как можно дальше от вас, где-либо на крайней скамье, в темном углу; но лишь бы слышать, как вы будете учить их, учеников… Я лишь слушать хочу…

— Я же сказал тебе, что не прочь, — успокоил его ребе Хия, — я лишь одного боюсь: ученики ведь народ молодой, станут, Боже упаси, над тобой издеваться… К тому же, ведь таить нечего, они все — люди ученые, а ты пока… А презрение ученого к неучу весьма велико… Будешь ты страдать из-за них, вот чего я боюсь!..

Но Ханания радостно возразил:

— И пусть! Учитель, ведь я хочу страдать, должен терпеть во искупление свое. Чем больше унижений, чем больше страданий, тем скорее сойдет проклятье с меня…

— Пусть так, — соглашается ребе Хия. — Но я боюсь, как бы они, Боже упаси, не согрешили… В Талмуде сказано: «Hamalbin p’nei chaveroi borabim»…

Заискрились глаза Ханании:

— Что означает, учитель?

— Это значит: кто оскорбляет товарища на народе — лишается царствия небесного!

Еще более обрадовался Ханания:

— Следовательно, ребе, когда я искуплю свой грех, и проклятие сойдет с души моей, я все же буду лишен царствия небесного, и буду изучать премудрость лишь во славу Божию, не надеясь ни на какую награду… Дай-то, Господи!..

Сердце ребе Хии вбирает в себя, точно благовонное масло, его слова.

— Но они, — говорит ребе Хия, — ученики-то мои? Как я могу им дать согрешить и потерять царствие небесное?

Помолчал Ханания несколько, а потом спросил