Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Он упивался. Эмме казалось, он выражается изощреннее, чем исландский скальд. Она не ответила, но послушно приняла его покровительство, и они отправились на Вульфсей следом за стражником, прокладывавшим им дорогу в толпе. Когда же Стреоне удалось уговорить караульных пропустить королеву, она наконец произнесла «благодарю». И он отвечал «не стоит благодарности» таким тоном, что дал понять: это стоит дороже, чем просто благодарность. Когда же и он, миновав караульных, последовал за ней и дальше, к самому дворцу, она поняла, что не ошиблась, и бросилась со всех ног в свои покои, моля Бога, чтобы Адель оказалась дома.

Слава Богу — Адель, и правда, на месте. Она уже спала. Эмма мигом сбросила с себя платье и юркнула в постель, все еще дрожа. Что было бы, не приди Стреона вовремя? Или этот подлец следил за ней все время, даже ночью? Нет…

Дверь распахнулась. Адель вскрикнула спросонок — и в ответ властное «Прочь!»

То был король. Воткнув свечку, которую держал в руке, в подсвечник у ее изголовья, он склонился над Эммой. Тени плясали на его лице, делая похожим на разъяренного зверя.

— Разве я не велел тебе не соваться на эту ярмарку? — рычал он. — И вот является Эадрик и говорит, что спас тебя от насильников в этой толпе. Королева Англии шляется с голой грудью среди всякого сброда, словно шлюха: хороша картинка!

Он швырнул ее с постели на пол, Эмма поранила ногу о край кровати. И неловко ударил по лицу — сперва правой, потом левой рукой. Потом поднял с пола и продолжал избиение.

— Ты как ребенок, которого мало лупили, — шипел он. — Может, научишься наконец слушаться своего супруга и господина?

Она не издала ни звука за все время экзекуции.

Эмма была уже нагая, так что повелитель мог не утруждать себя ее раздеванием. Он вновь швырнул ее на постель и овладел ею. На сей раз он возился долго — с вечера он засиделся за пивом и успел хорошенько набраться, так что справился не сразу. И вдруг, пораженный, заглянул ей в лицо — она внезапно прильнула к нему всем телом и перехватила инициативу. Такого он прежде не встречал.

Вообще-то ложиться с ней после побоев он не собирался. Но сама ситуация распалила его, так что он решил, что ежели теперь влезет на нее, это будет дополнительным наказанием за непокорство. Теперь, глядя на ее ликующее лицо, он засомневался, возымела ли порка желаемое действие. Или это боль от побоев так исказила ее черты?..

Ее небывалый отклик словно бы стал тем толчком, которого ему не хватало. И, как обычно, сделав дело, он покинул ее, не сказав ни слова.

Когда перепуганная Адель снова вошла в спальню, Эмма стояла, обтирая опухшее лицо сидром — единственным, что оказалось под рукой. Из левого угла губ текла кровь. Она отерла струйку тыльной стороной кисти, и вид крови заставил ее вспомнить:

— Подумай, ведь именно нынче я вполне уверилась, что жду ребенка. У меня уже дважды не было месячных. И сегодня же я испытала… ну, я даже не знаю, как это назвать!

— Я, вероятно, не понимаю, — пробормотала Адель. — Леди Эмма, кажется, довольна, но я слышала из-за дверей, что король вас ударил? — Француженка подошла ближе. — Фу, как нехорошо…

Эмма глянула в зеркало. В тусклом свете в мутноватом зеркале лицо не казалось особенно страшным. Может, к утру оно, правда, пойдет синяками… Ну и пусть!

Она повернулась к Адели, пытаясь растолковать ей случившееся и с ее помощью понять свое новое ощущение.

— Знаешь, когда мужчина ложиться с тобой, воспламеняется и извергает в тебя свое семя. А если то же происходит с женщиной, как это назвать?

Адель стеснялась говорить на плотские темы и делала вид, будто не понимает, о чем речь. Когда же Эмма назвала ее лгуньей, то она со злости призналась, что слышала, будто мужчины называют это «кончить». Но разве так бывает у женщин?

— Да, — отвечала Эмма, — я только что пережила это. Впервые в жизни.

Адель запричитала: леди хочет сказать, король впервые ее ударил, а потом…

Эмма застонала. Как можно быть такой тупицей, и как можно было вообще брать такую корову в придворные дамы? О, как сейчас не хватает Гуннхильд: уж она бы точно поняла ее. И, конечно, мама Гуннор.

Она улыбнулась, вспомнив об «уловках» Гуннор. Они сослужили свою службу, но совершенно ясно, что подобное одинокое рукоделье, как день от ночи, отличается от только что пережитого. Если такое может подарить мужчина, которого всего лишь терпишь, то каково было бы с тем, кто любил бы ее и кого она бы сама тоже любила?

По крайней мере, ярмарку святого Эгидия она не забудет!

Глава 5

Король Этельред отправлялся в Лондон. Эмма отказалась сопровождать его, говоря, что не смеет показаться на люди со всеми цветами радуги на лице. Король смутился и о Лондоне больше не заговаривал.

Прежде чем он уехал, она спросила его насчет Гуннхильд: нельзя ли той прийти во дворец в его отсутствие?

— Не смей меня больше об этом спрашивать, — грубо оборвал ее король. — Датчанка будет сидеть, где сидела. И пусть радуется — есть тюрьмы и похуже!

— Но, по-моему, женщину не полагается наказывать за преступление мужа, — возразила Эмма. — За какой проступок ее держат в тюрьме, хоть в плохой, хоть в хорошей? Если она считается заложницей, то обращаться с нею все же следует как с дочерью и сестрой короля.

— Никогда не слыхал подобного закона, — хмыкнул король. — Может, в Нормандии такой и есть, там все не как у людей.

Он уже садился было в седло, но сердце его вдруг смягчилось. Возможно, дело было и во многочисленных зрителях, наблюдавших за отбытием короля. Он снова повернулся к Эмме, обнял ее и поцеловал в обе щеки:

— Прости, я не подумал о твоем положении, — произнес он нежно. — Тебе, конечно же, незачем трястись в седле до Лондона.

Эмма улыбнулась, благодарная, как собака, которую приласкали. И про себя подумала, что на первых месяцах опасна не долгая скачка верхом, а побои. Для того она и рассказала ему о своей беременности вскоре после ярмарки: в дальнейшем пусть он бьет ее не по лицу, чтобы следы побоев не были заметны, и не по животу, если не хочет, чтобы она потеряла дитя, которое носит…

Король мысленно выделил из этого двойного предупреждения то, что немного обнадеживало. Он злился в душе, что женская хитрость вместе с мужским малодушием опрокинули его планы, ведь он-то рассчитывал, что детей у него с Эммой быть не должно.

Может, зря он не настоял, чтобы она ехала с ним в Лондон, чтобы природа, так сказать, подействовала и в обратном направлении? Побои тоже могли бы вызвать выкидыш, но тут его вина стала бы очевидной. А «естественный выкидыш» никак ведь не сможет разгневать Господа Нашего? Ведь Эмма как-никак впервые беременна: всякое может быть. Даже и помимо его воли.