Химеры 2

Энери вздрогнул и открыл глаза, но увидел лишь тьму. Такую, что заливалась в ноздри и уши. Густую, непроглядную. В этой тьме кто-то был. Чуждое присутствие, отдающееся горячими толчками в солнечном сплетении и холодом в висках.

Альм.

Или я просто умираю.

Присутствие длилось и длилось, запредельное, выматывающее душу, непереносимое. Словно бы кто-то светил прожектором прямо в голову и свет от этого инвертировался, стал черным.

Я просто ищу своего родича, хотел сказать Энери, но губы не слушались, их и не было. Были только чернота и молчаливое Присутствие.

Я ищу его! Мне нужно в Полночь! Энери мучительно проталкивал себя через мясорубку собственного глохнущего сознания, пытаясь докричаться до этого…что такое альмы, никто не знал. Я ищу! Я Анарен Лавенг!

Темнота вздохнула и расступилась. Энери вздрогнул, открыл глаза на самом деле. Над ним в густо-синем, лазурном, совсем не северном небе, медленно вращались незнакомые созвездия, звезды вспыхивали, угасая. Наступало утро. Теплый, с привкусом песка и пыли ветер плыл над лодкой. Комрак, измученный холодом, мирно спал сидя, уронив тяжелую голову на грудь. На его подбородке пробивалась щетина.

Энери сморгнул, облизал потрескавшиеся губы, чувствуя странный железный привкус. У него были ледяные - мокрые - ноги, а лицо уже согрелось. И внутри было холодно. А хуже всего оказалось ясное понимание, что Алисана в Полночи нет. Привиделся ему альм в бреду, или приходил на самом деле - ощущение было таким четким, что было равно знанию.

Мучительно хотелось есть, подводило живот. Анарен выбрался из-под своей половины шинели, перегнулся, глядя за борт. Другие воды. Другое море. Без берега.

Умирать быстро - от холода, или медленно - от голода и жажды, разницы особой нет. И дело не сделано. Альм знал, что принцу не надо в Полночь, и вытолкнул лодку… куда-то. Что ему стоит. И в здешних водах, в отличие от тех, других, ледяных, отчетливо ощущалось течение. Оно куда-то несло и лодку, и спящего найла и Анарена, бессмысленно глядевшего на светлую гладь моря. А потом он увидел лицо.

Лицо поднималось к нему из этой светлой глубины, из волн таких ласковых и теплых, какими они могут быть только на юге. Ни клочка тумана не нашлось, чтобы скрыть его очертания - смуглую кожу, широко распахнутые лиловые глаза, обведенные синими тенями ресниц, серебристую чешую на плечах. Невозможные эти, синие, кобальтовые нурранские волосы, длинные-длинные, дымными прядями расходящиеся в воде. И дальше - медленным движением к свету, как со дна памяти - смуглые раскинутые руки, и очертания ребер, схваченных костяными, резными чешуями, юношеский живот… а потом плавный поворот и дальше - изумруды и бронза, перламутр, лиловые, густые тени чешуй, радуга плавников, трепещущих, полупрозрачных. Шипы на спине и локтях, костяные, блистающие лезвия. Получеловек-полудракон.

Мигеле.

Анарен, не помня себя, поднялся, шагнул вперед, лодка опасно шатнулась. Лиловые глаза смотрели на него бессмысленно и сонно, не узнавая. В них не было ни тени разума.

Создание, бывшее когда то Мигеле Нурраном - а Энери вспомнил его так живо и ясно, что резануло сердце и вмиг разлетелись все стеклянные стены, что он выстроил вокруг своего предательства - не узнало его и, значит, не могло простить. Никогда.

Летта бы простила, Анарен знал. Это не она держала его здесь, в круге земном, бесконечно возвращая в мир, до краев заполненный чувством вины.

– Нурран, - он позвал, и негромкий, срывающийся голос прозвучал здесь странно и нелепо. Жалко.

Фолари, встревоженный непривычными звуками, нырнул, протащив под поверхностью моря все свои блистающие шипы, и радужные одеяния плавников, и бесконечный хвост, потом высунулся недалеко от носа лодки. Безупречно вырезанные губы приоткрылись и за ними мелькнули зубы, острые, млечно-белые, изогнутые, как рыбацкие иглы.

– Мигеле. Нурран… ну прости меня, - просипел Энери.
– Я… прошу прощения. Мне жаль!

Морское создание медленно нарезало круги вокруг лодки, поворачиваясь то на бок, то на спину. не сводя с принца немигающих глаз. Волны качали его сонно и плавно, словно вздыхая. Солнце всходило над морем и никак не могло взойти. Вечное утро. Вечное забвение.

– Мигеле! Мать твою! Я!
– Анарен наконец заорал, грязно выругался, голос сорвался.
– Я прошу у тебя прощения! Прости меня! Сволочь ты этакая! Рыба безмозглая, паршивая! Я виноват перед тобой! Это я, я сдал тебя отцу! И еще раз бы сдал, гаденыша! Что ты на меня таращишься? Где ж твои песенки, а? Сука! Подонок!

Он выкрикивал самые грязные ругательства, которые мог вспомнить, разрушая розовую тишину над морем, пытаясь осквернить ее и разломать, чтобы хоть как-то достучаться до того, кто плавал в этих водах уже много столетий. Совершенный, прекрасный, не имеющий ни души, ни разума. Недосягаемый.

Анарен не услышал, как проснулся Комрак и долго, молча смотрел на зареванного и встрепанного принца, который выкрикивал бессмысленные угрозы и слова покаяния пустому, равнодушному, серебряному морю.

28.

Он медленно пробирался среди солнечных пятен и зеленых побегов, лес вокруг города Изгнанника был светлый, редкий. Деревья росли привольно, никто не убирал отсюда замшелые поваленные стволы, с земли пробивалась молодая поросль, а высоко над головой шумели темные листья. Еще лес был странный. У корней бука копошился какой-то то ли зверек, то ли птица - Сэнни пригляделся и увидел, что это толстенький корявый альраун с торчащим из сморщенной головенки пучком листьев. Он медленно возился и покручивался, выкапывая себя из сухой лесной почвы и пожелтевшей хвои.

Сумерки…

Сэнни затаил дыхание и, осторожно ступая, обошел это место как можно дальше. Раскричится еще - глаза вытекут…

Обнаружив, что его соседка по заточению исчезла, Алисан сначала забеспокоился, а потом напрочь забыл о ней. Это место навевало такое спокойствие и умиротворение, что он почти позабыл даже свое имя. Заскучав в одиночестве, он стал гулять по городу, исследуя его дома и маленькие, заросшие георгинами и закрасневшими виноградными лозами, площади с пустыми чашами фонтанов. По пустым улицам деловито шмыгали лисы. Алисан однажды пошел за одной из любопытства и отыскал старую кузницу - она казалась обжитой, в отличие от остальных зданий. Словно бы в ней текло время, а во всем городе - нет. Потрескавшаяся побелка на стенах, закопченный потолок, дверь набухла и слегка перекосилась. Водосточная труба, разломившаяся когда-то, была аккуратно подвязана проволокой. У остывшего столетия назад горна лежали кузнечные инструменты - на высохшей ломкой тряпке, смазанные, чистые. Хозяина не было, зато в деревянном ящике нашлись наконечники для стрел. Алисан тряхнул стариной и сделал себе лук, не идеальный, но хороший, дальнобойный. На следующий же день подстрелил косулю - надоело с помощью кота ловить перепелок и кроликов, к тому же, кот был идиот и часто съедал все сам. Рыба тоже наскучила.

Лес сегодня казался полупустым,только покрикивали невидимые в листве птицы. Алисан миновал смешанную его часть, вышел на высокий меловой откос, обломанный когда-то ледником. На обрыве росли редкие сосны, мел белыми проплешинами прорывался из под наносного слоя земли, в опавшей листве сидела семейка рыжиков. Далеко внизу текла река. Алисан залюбовался, потом прислушался - за его спиной, среди сосен, послышался быстрый топот. Он обернулся, вскинув лук, мелькнула маленькая, с косулю, тень.

Олень, но мелкий, толку его стрелять - ни мяса, ни шкуры. Пронесся мимо, темный от пота, тяжело поводя боками, потом споткнулся, едва не полетев кувырком, остановился, посмотрел на человека, опустившего оружие. Бежит откуда-то издалека, почти загнал себя. От какой беды он спасается?