Химеры в саду наслаждений

— А что делать?

— Во всяком случае, промежуточная цель достигнута. Идентификация троицы состоялась! Мы знаем, что Каретников, Липовец и Шмутько — исполнители преступлений.

— Да, теперь мы знаем даже имена. Мы только не знаем, босс, зачем они все это делают? И кто же заказчик?

*

Свое детище — зимний сад — садовник Вольф Бреннер создавал с оглядкой на стиль модерн и начало прошлого века. Его вдохновляла филигранная красота выполненного из стекла и металла купола одной из лучших оранжерей Европы.

И теперь Вольф был доволен плодами своего труда. Созданный Вольфом купол зимнего сада был его гордостью. Когда шел дождь, самому Вольфу казалось, что он плывет в мягком дождевом потоке, в голубовато-серебристом течении, напоминавшем о полотнах Гейнсборо.

Художник Гейнсборо писал длинными кистями, привязанными к палкам. Можно сказать — «стегал» холст, стоя на некотором расстоянии от него, жидкими прохладными красками. Расплескивал прозрачно-голубые тона. Ударял, хлестал…

Таков был и русский дождливый день, когда Вольф смотрел на него из зимнего сада, — весь в красках жемчужно-пепельных и голубых, словно стекавших с кисти художника Гейнсборо.

А осень… Бреннер недаром вспоминал знаменитого итальянского архитектора, навсегда оставшегося в России — после того, как в этой стране ему впервые довелось увидеть осень. Ее роскошное, русское золото…

Контрасты надвинувшейся зимы тоже, считал Бреннер, очень хороши. Снаружи снег, внутри цветенье…

И чудо этих беломраморных лепестков. «Фантазия, неосуществимая мечта». Так переводилось на русский язык латинское название цветка, от которого Вольф просто не мог оторвать взгляда. Как магически он притягивал! Сужаясь, лепестки становились похожими на темные паучьи лапки, переходили в тончайшие окончания. И эти тончайшие паутинные волоски, казалось, принадлежали уже не растению, а какому-то более… ну, не то чтобы развитому, но явно более деятельному, чем просто цветок, организму.

Скажем, имеющему волю или… или даже аппетит. А если допустить, что растения чувствуют, слышат, реагируют на звуки, осязают, то цветок вел себя более разумно, чем просто растение.

Когда Вольф подходил к нему совсем близко, на расстояние вытянутой руки, его лепестки словно вздрагивали и тоже тянулись навстречу.

*

— Кстати, Стэплтон… А почему вы помалкиваете скромно о вашей «мексиканской версии»?

— О какой такой версии вы говорите, босс?

— Ну, с приемными детьми…

— Да ну ее! — еще более скромно потупилась Снежинская. — Понимаете, я говорила со штатным психологом Сковородина…

— И?

— Знаете, Дамиан, вы оказались правы — дохлый номер.

— Вот как?

— Никаких интриг с приемными детьми Сковородина быть не могло просто в принципе.

— Правда?

— Все дети Сковородина знают, что они приемные. Борис Палыч Сковородин был в курсе последних достижений психологии и никогда не устраивал из усыновления тайну.

— Надо же, какой продвинутый…

— Понимаете, все такие тайны в конце концов перестают быть тайнами. А травма, которую получает ребенок, когда узнает правду, может оказаться незаживающей. Правда слишком сильно ранит. Ребенок, в том числе и приемный, должен расти в атмосфере открытости, честности и доверия, босс. Так что все трое детей Сковородина с самого начала знали, что они приемные. Как раз на случай таких вот «мексиканских» поворотов судьбы. Чтобы не шантажировал никто: ни бывшие очухавшиеся мамочки, ни дотошные соседи. Имена настоящих родителей сковородинских детей известны…

— И?

— Белла Борисовна Топоркова среди них не значится.

— Ладно, хоть без мексиканских сериалов обошлось. И на том спасибо. А как наша бесшабашная певица? Есть что-нибудь новенькое о Дашиных перемещениях? — поинтересовался детектив.

— Ведет подозрительно тихую трудовую жизнь, — с готовностью доложила Арина. — Дом и работа! Студия звукозаписи, выступления в клубах. Плюс фитнес-центр. Ну, еще, как я уже говорила, квартирка в Лялином переулке. Я выяснила, она принадлежит Дашиной подружке, с которой наша певица работала прежде в стриптиз-баре.

— Дальше, пожалуйста…

— И по-прежнему, посещая Лялин переулок, Даша никогда никого с собой не берет!

— То есть свидетели ей там не нужны?

— Похоже, совсем нет.

— Любопытно.

— Проверить квартирку в отсутствие певицы не хотите?

— Не хочу.

— Нет?

— Ни в коем случае. Это опасно! Что, если квартира не пустует? А я почти уверен, что дело обстоит так. Мы не знаем, кто там находится, и можем спугнуть его. Или ее.

— Ну, как хотите…

— А что-нибудь о любовных связях Даши вы выяснили?

— На данный момент?

— Ну а на какой еще?

— Думаете, это так легко?

— А что — нет? Вы ведь подружки.

— Ничего не получается, — с искренним недоумением созналась Арина. — Даша болтает, болтает, болтает… Обо всем подряд. А как разговор доходит до, так сказать, сокровенного… молчит, как скала. После того как исчез Карсавин, ума не приложу, кто у нее в дружках.

— А ведь кто-то есть! Рядом с такой девушкой свято место пусто не бывает.

— Не бывает, — согласилась Стэплтон.

— Если только… — Дамиан отвернулся, глядя окно.

— Что, босс?

— Значит, наша девушка навещает по-прежнему некую квартирку в Лялином переулке и проводит там уйму времени… — наконец пробормотал детектив, отрываясь от окна. — О’кей!

— Все хорошо, босс, вы хотите сказать?

— Вряд ли хорошо. Не будем забывать, что покушение на певицу не состоялось. Вернее — оно не завершено. Поэтому, полагаю, жизнь нашей Даши по-прежнему под угрозой. Не теряйте бдительность, Стэплтон.

— Да я ночи не сплю, босс, — вздохнула Арина. — Бдю.

ГЛАВА 16

— Вот… Взгляните, господин Филонов!

Месье Жиль разложил на столе перед Дамианом фотоснимки. Француз говорил с сильным акцентом, но очень неплохо. Знание русского языка, как он говорил, «досталось ему в наследство» от русской прабабушки-эмигрантки.

— Что это? — осведомился Дамиан.

— Фотографии орхидей. Все цветы — из коллекции Мишеля Рекафлю.

— Кто он такой, этот Рекафлю?

— Знаменитый цветовод, которому принадлежит самая знаменитая в Европе коллекция орхидей. В ней представлены даже цветы из знаменитого Заповедника орхидей в Эквадоре.