Хирург Коновалов

А Лиза на меня не смотрит, говорит с Буровым.

– Ну что, Григорий Олегович, вам конкурент появился. Следующий главный врач на подходе.

– Да ну? – Буров довольно наглаживает усы.

– Ага. Только вылезла, а уже смотрит на всех, как на дерьмо.

Буров заливисто хохочет. А меня, наконец, отпускает. Я словно возвращаюсь в реальный мир.

– Как она? Они? Все в порядке?

Лизавета соизволяет обратить на меня внимание.

– У нас осечек не бывает, Вадим Эдуардович. Пока некоторые стокилограммовые хирурги не вздумали в родзале в обморок падать, – а потом Лиза, наконец, улыбается. – Все в порядке. Черненькая девочка отдыхает. Беленькой девочке неонатологи проводят краткий инструктаж, как в этом новом мире жить.

Чувствую, как лицо растягивает идиотская улыбка.

– Я пошел к ним.

– И не думай даже. Нечего. Не до тебя пока. Иди, проветрись. Вечером приходи, я дежурю. Проведу.

– Лизавета, а у тебя коньячка нет? – подает голос Буров. – Такое событие надо сбрызнуть.

– Тут вам роддом, а не кабак, – отрезает Лиза. – И вообще, идите отсюда, мне работать надо.

– Никакой субординации, – цокает Буров, не переставая улыбаться. – Из родзала выгнала, из кабинета выгнала.

– У вас свой кабинет есть.

– Эх, – вздыхает Буров. – Не дала тряхнуть стариной. Ладно, Вадим Эдуардович, пошли ко мне. По такому случаю открою бутылочку двадцатипятилетнего.

Но я отказываюсь от коньяка. У меня сегодня еще куча дел.

***

Мама плачет. Беляш вертится между нами, обвивая хвостом то мои ноги, то ее.

– Видел уже? – мама вытирает глаза носовым платком.

– Пока нет. Вечером.

– Пришли фото!

– Обязательно.

– По поводу имени не передумал?

– Нет.

– Хорошее имя. Красивое. По нынешним временам – редкое.

– Мне тоже нравится. Особенно в сочетании с отчеством.

***

По дороге в клинику заезжаю к Темирбаевым. Меня долго тискает Гульнара, потом вручает мне Алю и бросается накрывать на стол. Уехать от Темирбаевых, не попив хотя бы чаю с вкусняшками, – нереально.

– Как ты с этим живешь?

– С чем?

Аля на моих руках методично пытается оторвать пуговицу на рубашке. Булат сидит напротив.

– Я же теперь как краб без панциря. Беспомощный. Только и думаю о том, как там она. Они.

Булат мягко усмехается.

– Нормально. Привыкнешь. Панцирь новый отрастет, еще лучше прежнего.

Аля на моих руках издает возмущенный вопль. Пуговица никак не поддается. Я чмокаю в теплую вкусную макушку. У меня теперь своя такая же сладкая девочка есть.

– Хорошо, что у нас дочери. Дружить будут.

– Можно подумать, если бы пацан был – не дружили бы.

– Зная твои гены, представляю, что это была бы за дружба.

– Назло тебе рожу сына.

– Или я.

***

Заспанная Лиза ворчит на принесенное: цветы, шампанское, конфеты.

– Дурак. Зачем? Как неродной.

– Рефлекс.

– У вас, мужиков, все на рефлексах.

Идем по отделению. Я, и в самом деле, сейчас как неродной здесь, в своей родной клинике. Все привычное, и, одновременно, все новое. Новый неизведанный мир, где у меня есть дочь.

Лиза аккуратно открывает дверь.

– Все сам знаешь?

– Все сам знаю.

Одноместная палата повышенной комфортности. Полумрак. Кровать, рядом детская кроватка.

Они уже спят, обе. От Инны торчит из-под одеяла только темноволосая макушка. Умаялась, бедняжка моя.

Подхожу к кроватке. Розовый кулек спит, света с улицы не хватает, чтобы что-то большее разглядеть. Говорят, ты блондинка, дочь моя. Вся в отца.

Ничего не могу с собой поделать, до зуда в пальцах хочется. Аккуратно беру малышку на руки.

– Ну, здравствуй, Лидия Вадимовна.

Прости, что я не сдюжил и не встретил. Дочь на мои сопливые откровения не реагирует. Зато просыпается Инна.

– Вот прямо сразу по имени-отчеству? – голос Ласточки чуть хриплый спросонья.

Я подхожу, сажусь прямо на пол, между кроватью и детской кроваткой.

– Лизавета Михайловна сказала, что это самый серьезный младенец, которого она видела.

Дотягиваюсь, чтобы поцеловать жену благодарным поцелуем.

– Красивая, правда? – бормочет Инна.

– Очень. Вся в тебя.

– Она беленькая.

– Все остальное в тебя.

Ласточка моя скоро снова засыпает. Лидия Вадимовна на моих руках и не думала просыпаться, больно много чести, батя никуда не денется.

А я еще долго так сижу, в тишине слушая дыхание самых дорогих мне людей, и чувствуя, как отрастает новая, платиновая броня.

Я ничего больше не боюсь.

Я счастлив.