Хирургическое вмешательство

…и внезапно по внутренностям Ксе пополз холодок; шаман, скрывая замешательство, старательно покрутил головой, хрустя шейными позвонками. Женя не защищает закон, и сам он тоже неподвластен светским законам, красивый длинноволосый мальчик, не боящийся убивать. Трудненько ждать иного от бога войны; но за месяц скитаний по вокзалам и теплоцентралям с тремя ножами за пазухой – сколько раз досаждала Женю несчастная «моль», не чувствующая, кто перед ней?

– Ксе, - тихо-тихо спросил божонок, - ты чего?..

Шаман вздрогнул.

– Задумался, не видишь, что ли… - он хотел сказать это с грубоватой насмешкой, но вышло надтреснуто и нелепо. Холодными белыми рыбами скользили мысли, что Жень о настоящей крови и смерти говорит так же легко, как его сверстники-люди – о крови и смерти в компьютерных играх; что рядом с ним и сам Ксе мало-помалу становится безразличен, этого даже не замечая, списывая все на высшее равнодушие Матери… и что голубые глаза-прицелы видят каждую белую рыбу в черной воде.

Ксе вспомнил, как божонок отложил свою месть, потому что из окон смотрели дети, и ему стало стыдно.

– А… - шаман торопливо проглотил комок, - хорошо, мастера – бойцы никакие, но адепты-то – бойцы, я сам видел. Почему он был один?

– Один адепт, - ухмыльнулся бог с видом циника, - один нож.

…Прорываясь в осязаемый плотный мир, подобным образом тонкая энергия трансформируется в кумирне храма, во время ритуала – и наделяет человека нечеловеческой властью, возводя его во жреческий сан. А сейчас она попусту рассеивалась в пространстве, ради одной глупой красы: нездешней яркостью наливались цвета, исчезала серость, расходясь на сияющую белизну и слепой мрак, пламенным золотом горели волосы мальчишки, разлетевшиеся под порывами ветра, и игрушечные мечи в руках бога войны на глазах удлинялись, леденея сталью клинков…

Глаза адепта досадливо сузились.

– Евгений Александрович…

– Получится, - покровительственно, почти мягко пообещал бог.

И сорвался с места.

«У них же огнестрел! – сердце Ксе пропустило удар. – Они стрелять собираются? В него?!» И это была последняя связная мысль шамана; за нею осталась лишь глухая боль от сознания, что Матьземля не слышит его, и помочь он бессилен – но и та исчезла, когда Ксе увидел.

Он впервые видел, как дерется кто-то, очень хорошо умеющий драться.

Это не зрелищно.

Но красиво.

Жень двигался настолько быстро, что весь его великолепный рывок слился в одну дугу. Пылающие мечи взмахнули бритвенно-острыми крыльями, адепт пошатнулся, откидывая голову – распахнутый в беззвучном вопле рот, закатывающиеся глаза – а Жень уже был у него за спиной. Он летел в лобовую атаку, точно смеясь над наставленными на него дулами, и в воздухе за ним оставался шлейф голубоватых искр. Самые сообразительные из неофитов успели ринуться врассыпную, их он преследовать не стал. Те, чья реакция была хуже, так и остались стоять столбами, тупо разглядывая то, что осталось у них в руках: огненные мечи располовинили жалкий людской металл, превратив каждый из грозных стволов в пару оплавленных кусков железа.

Адепт казался невозмутимым. Он стоял, высоко подняв подбородок и разведя в стороны пустые руки; один из белых клинков Женя светился возле его горла. Божонок отшвырнул второй в сторону, в ржавый остов «Москвича», забытый у гаражей – тот вспыхнул серебряным фейерверком, просел и растаял струйками снежного пуха.

– И без… инау… гурации получится, - выдохнул подросток.

– Вы правы, - коротко согласился жрец.

Повисло молчание.

Ксе пытался собраться с мыслями. Когда Жень атаковал, напряжение его энергетики несколько уменьшилось, и у шамана перестала кружиться голова, а теперь мало-помалу успокаивалось и сердцебиение. У Ксе имелась неприятная особенность – при остром переживании контакта он сильно потел, и теперь был мокрый как мышь; это злило. Еще злило, что он оказался так неустойчив, хотя, по идее, не обязан был стоять стеной: антропогенные боги – не его профиль… «Женьку отец учил работать с мечами, - мелькнуло в голове. – Ни в каких секциях такому не научат, тем более – несовершеннолетнего…»

– Я должен что-то сделать? – негромко спросил адепт. – Если я до сих пор жив…

– А как же, - ухмыльнулся Жень. – Доставай нож.

– Евгений Александрович…

– Я сказал, нож доставай, - прицыкнул тот.

Жрец переступил на месте.

– Ну!

Адепт, мешкая, расстегнул пальто. Под ним, там, где обычно пристегивают кобуру, были примерно такого же размера ножны.

– Давай сюда, - велел бог.

– Евгений Александрович, я молю о прощении, - быстро сказал жрец, уставившись в небо. – Прошу вас. Не как представитель храма, а я лично, послушайте, я готов стать на вашу сторону, всецело, пожалуйста, я поклянусь... в верности… в память о вашем отце, я получил нож из его рук…

– О моем отце, - медленно проговорил Жень. – В память…

По лезвию меча промчалась искрящаяся волна света. Жрец беспокойно глянул на бога; дернулся, встретившись с ним глазами.

– В память, - повторил Жень.

И плюнул ему в лицо.

– Жень, они действительно собирались в тебя стрелять?

– Ну да, - несколько недоуменно ответил тот, а потом объяснил: – Я же не человек. Меня пулей только вырубить можно. Ненадолго. И то – потому что мелкий.

Жреца в черном пальто Жень отпустил; остальные разбежались сами. Ксе не понял, что произошло, но адепт, отдав нож, как-то поник, разом сделавшись больным и старым, и долго застегивал трясущимися руками молнию на своем пальто. «Пошел нафиг», - сказал ему пацан, и тот действительно, нетвердо ступая, пошел. В конце улицы он сел на мокрую деревянную скамью, сгорбился и застыл; Жень погасил свой меч, вернулся к Ксе и поволок ошалелого шамана к подъезду, а жрец не шевельнулся и не глянул на них.

– А что значит нож? – спросил шаман. – То есть я понимаю, что он значит – жреческий нож, ритуальный, да? Тебе-то он зачем?

Жень захихикал и вытащил из-за пояса джинсов названный предмет – дико выглядящий ублюдок средневекового кинжала и тюремной финки. Ксе мало что понимал в ножах, но ощущение было именно такое. Он видывал в магазинах подарков богато украшенные кинжалы, но у них были слишком гладкие, какие-то ненастоящие лезвия, а этот нож побывал в работе… ритуальный жреческий нож. Шаман успел отогнать мысли о том, кого им резали, но по спине все же скатились мурашки.

Божонок хищно улыбнулся и щелкнул ногтем по лезвию. Задрав свитер с майкой, воткнул нож себе в живот, между верхними квадратиками недетского пресса; откинул голову, и медленно, ровно дыша, загнал его до конца.

Нож исчез вместе с рукоятью – казалось, растворился от соприкосновения с кожей.

– Твою мать, - оторопело сказал Ксе.

– Одним меньше, - заключил довольный Жень. – Эх, жаль, других адептов не было…

– Это как? – спрашивал шаман, моргая. – Это что?

– И достают их тоже оттуда, - коротко объяснил Жень. – Для каждого. Типа именной.

– Он больше не адепт? – озарило Ксе.

– И не жрец. И не контактер.

– Дела… - на мгновение шаман посочувствовал мужчине в черном пальто, которому придется теперь учиться жить заново, слепоглухонемым калекой…

– Приссал мужик-то, - оскалился божонок. – Еще не всякий отдаст.

Ксе понимал. Его собственный дар был воспитан тяжелыми тренировками и долгим учением, звание шамана не отнималось вместе с каким-то предметом, но если представить, что его все же можно утратить… Ксе предпочел бы умереть шаманом. Инициация оставляла на тонком теле очень глубокий отпечаток, и лишившись ее, Ксе рисковал бы переродиться вовсе без способностей к контакту.