Хирургическое вмешательство

Чтобы снять блок, Лаунхофферу понадобилось три секунды. Сделал он это, несомненно, из лучших побуждений, но вот объяснять Ильвасу, что с ним произошло и как он теперь будет воспринимать мир, Ящеру было некогда – и он преспокойно ушел по своим делам.

К концу первого семестра историк готов был лечь в Кащенко.

Разрешилась ситуация не сразу, конфликтов вокруг нее было много, в особенности среди Ла-Ла (иного трудно было ожидать), но в конечном итоге Ильвас все же пошел на второе высшее – кармахирургию.

Был он человек симпатичный, но после пережитого – излишне нервный; порой Ильваса «клинило», и тогда он долго говорил об одном и том же, не в состоянии сменить тему. Сергиевского эта история мало трогала – приятелем Ильвасу он не был, причастным бедам и радостям института себя не чувствовал, да и ученым, по совести говоря, становиться не хотел, но иногда думал, что понимает Ларионова. Человека со способностями Ильваса должны были позвать в аспирантуру даже несмотря на то, что одну диссертацию он уже защитил, но расшатанная психика становилась тому действительно серьезным препятствием. Даниль подозревал, что теперь ему даже лицензии на самостоятельную практику не дадут, выше ассистента хирурга Ильвасу не подняться. Ректор страшно злился на Ящера из-за этой истории.

Впрочем, студент из тридцатитрехлетнего Ильваса был – загляденье. К примеру, историк знал наизусть все куплеты Бесконечной Баллады, что само по себе внушало уважение.

– А дальше? – как раз требовал Лейнид, радуясь как ребенок, - дальше-то?

– Над ужасным институтом ветер робко шевелится, - прикрыв глаза, с каменным лицом читал Ильвас, - по безмолвным коридорам грядет грозный Лаунхоффер, неуклонно приближаясь… Он идет по галереям, он проходит по тоннелям. Где пройдет, не оглянувшись – там цветы в горшках завянут, где посмотрит между делом – там в стаканах чай замерзнет. Жутью веет в деканате – скоро, скоро всех отчислят!

– А дальше? Про Евстафьевну?

– Евстафьевна – зверь!

Тинкас ржал. Римма, сощурившись, как сытая кошка, аккуратно зевнула и скрестила руки под грудью.

– Ладно, - сказал Даниль, посмеиваясь. – Раз уж вы так трясетесь, я вам… знаете что? Я вам код дам.

– IDDQD? – с надеждой спросил Ильвас, который был всех старше и помнил древние времена.

– IDKFA! – уверенно сказал Лейнид, который тоже помнил. Широкову до выпуска было еще далеко, но он намеревался подготовиться заранее.

Даниль засмеялся.

– Что-то я в последнее время слишком добрый стал, - сказал он. – Значит, так: проводите рекогносцировку. Важно узнать, где Лаунхоффер будет сидеть. Осторожно, чтоб ничего не заподозрил, кладете на стол – не прямо перед ним, а с краю! – пачку бумаги. Смотрите, чтоб бумага была хорошая и годилась для рисования. И карандаш. Все! Ящер не подает признаков жизни. Если повезет.

– А если не повезет? – опасливо спросил Ильвас.

Даниль поразмыслил.

– Ему неинтересно, что вы там понаписали, - сказал аспирант, – и слушать вас скучно. Он будет либо рисовать, либо спать. Но если он будет спать, то может проснуться в любой момент. И вот что я вам скажу: важно помнить, что ты в этом не виноват. Ты не виноват, что Ящер проснулся именно на твоем выступлении. У него просто сон кончился. И еще: когда он просыпается, его на самом деле волнуют только два вопроса: «что я здесь делаю?» и «кто все эти люди?». Сказать он может что угодно, но вы ни в коем, ни в коем случае ему не возражайте! Ему нельзя возражать! Даже если он скажет, что вы профнепригодны, вас надо вывезти за сто первый километр и сгрузить в овощехранилище.

Ильвас содрогнулся.

– Ему надо задавать встречные вопросы, - авторитетно порекомендовал Даниль. – Просить уточнений. Отвечать ему лень, и он успокаивается. А если ему возражать, он звереет. И валит на корню.

Дипломники рассыпались в благодарностях, пышногрудая Римма поправляла бретельки, Лейнид, похохатывая, пробовал записывать Бесконечную Балладу в блокнот под диктовку историка, а Сергиевский натянуто улыбался, чувствуя, как уходит из груди веселье – словно вода через трещину. «Какой же я идиот, - ударяло в висках. – Идиот, идиот, идиот…» Его совет пятикурсникам только казался шуточным, он был вполне действенен, и головой об стенку хотелось биться от мысли, что он, Даниль, не додумался последовать ему сам.

«Что я наделал… - беспомощно удивлялся он. – Зачем? На кой хрен оно мне сдалось? Зачем – я – возражал – Ящеру?!.» Адский зверинец – не люди-подчиненные, которым можно вменить самодеятельность, это инструменты, продолжение воли Лаунхоффера, это практически он сам; разворачивая Координатора, Даниль показывал фигу Эрику Юрьевичу, и безнаказанным остаться не мог. Оставалось ждать, когда грянет гром.

Распрощавшись с повеселевшими студентами, Сергиевский ушел из столовой через точки и ступил на заасфальтированную дорожку в глубине Измайловского парка; день был хмурый и облачный, подмораживало, и потому гуляющих было немного. Вдалеке за деревьями показались и пропали скачущие лошади, и от их вида на душе почему-то стало спокойней.

Лиственные деревья уже почти обнажились; золото осени дотлевало в рыжем гнилье. Даниль шел, засунув руки в карманы плаща, и думал.

Несколько дней назад, на дороге у леса, он удовлетворил свое любопытство, поняв, как устроен зверинец, но вместе с тем необыкновенно сглупил. Как если бы на него смотрело дуло автомата – и он интересовался бы сборкой этого автомата, а не мыслями того, чей палец лежал на спуске.

«А кто его поймет-то? – с грустью подумал аспирант и поддал ногой пустую бутылку. – Он гений…»

Теперь-то Данилю казалось, что он с самого начала видел в «зверинце» некую целостность. Каждая из живых программ была полностью автономна и полифункциональна сама по себе, но вместе с тем являлась деталью высшей системы. Сергиевский наблюдал в действии лишь небольшую ее часть, и голова шла кругом, когда он пытался прикинуть, сколько все-таки у Ящера экспонатов и на что они способны в полном комплекте. Точно детальки Лего, программы совмещались, комбинировались, встраивались друг в друга; Ищейка и Координатор, структуры поиска и управления, в паре становились системой контроля, о возможностях которой даже задумываться не хотелось, в особенности оттого, что, без сомнений, в высшую систему точно так же инсталлировался Великий Пес…

– Стоп, - сказал Даниль вслух и действительно остановился.

«Охотника я вам не дам, - сказал Лаунхоффер. – Вы с ним не справитесь». Если б Сергиевский чуть хуже знал своего руководителя, то решил бы, что жрецы заявлялись к нему вторично и так-таки выклянчили божественного добермана для своих целей. Но единственным человеком, который мог переубедить Ящера, была Ворона, а Ворона уж точно не стала бы просить за каких-то жрецов. «Да там и не было никаких жрецов! – осознал Даниль. – Там людей-то было трое, остальные – куклы Координатора… да и эти-то трое тоже куклы. Птичка командовала!» Стало быть, ястреб Лаунхоффера мог справиться с Охотником… «Впрочем, на то он и Координатор, - заключил Даниль и сел на скамейку. – Как пить дать, они вообще способны действовать автономно. Чтоб не отвлекать хозяина от работы».

Красота решения ошеломляла. Вот только эффективность всей этой красоты Даниль прикинуть не мог, потому что так и не понял, ради какой цели создавался адский зверинец.

Не утруждая себя приветствием, фронтлайн-менеджер косо глянул на кармахирурга и снова уткнулся в книгу. Опоздавший на два часа Даниль поймал себя на том, что ему хочется чуть ли не заключить дурака Нику в братские объятия – до того казался менеджер обыкновенным, привычным, почти родным. Лучезарно улыбаясь, Сергиевский направился в кабинет и мимоходом заглянул через плечо Ники в разворот толстого тома. Менеджер читал «Властелина колец». Даниль многозначительно хихикнул и под ненавидящим взором Ники удалился.