Хищники с Уолл-стрит

Проклятье.

– Я из «Нью-Йорк пост», – пояснила Марис. – Я бы хотела задать вам пару вопросов.

Только не это.

– Минуточку, – сказал я и перекинул Мэнди Долбаную Марис на отдел СКК по связям с общественностью. Не предупреждая ее, просто нажал кнопку перевода, настучал внутренний номер – и бац, нажал кнопку перевода снова.

Гордыня тут ни при чем. Кто в силу привычки, кто после курса молодого брокера, но консультанты научились никогда не беседовать с репортерами. Никаких плюсов, сплошные минусы. Пресса ужасает меня, своего рода условный рефлекс, выработанный за восемь лет промывки мозгов.

Телефон позвонил тотчас же, не оставив мне времени поразмыслить о собственном грубиянстве, а Марис – перезвонить.

– Слыхал, ты вчера был в офисе, – прошелестел Клифф Халек своим скрипучим голосом. – Я думал, ты собираешься на Род-Айленд.

– Стоя на краю могилы, схлопотал реферала от банкира. В буквальном смысле. – Порой я просто ненавижу свой «Блэкберри».

– Серьезная сица? – поинтересовался он, пустив в ход принятое в СКК сокращение от «ситуация».

– IPO. У моего парня 100 миллионов долларов в акциях. – Ну вот, поехали, слово «парень». На сознательном уровне я уже принял Тэйера под опеку и перенес его из графы «потенциальные» в графу «клиенты». На подсознательном из кожи вон лез, чтобы переключиться на развязный суржик финансистов. Но не сработало. В голосе ни малейшего энтузиазма. Ни намека на «шикарно».

– Не забывай о своих голодающих братьях в Деривативах, – поддел меня Халек, неизменно напрашивающийся на подряд. Пакет акций на 100 миллионов долларов сулит для его команды возможность похеджировать. А заодно он меня проверял, различив нечто чуждое, отнюдь не похожее на шапкозакидательскую браваду топ-продюсера.

– Рановато, Клифф. До IPO еще полгода. Еще шесть месяцев банкирам ловить нечего. Кто знает, когда откроются корпоративные окна? Держу пари, пройдет восемнадцать месяцев, прежде чем он сможет выйти на торги.

– Усек… – Он попробовал сменить тему: – Как прошли похороны?

– Пристойный панегирик, но я бы предпочел, чтобы монсиньор Бэрд закруглился пораньше.

– Католики еще легко отделались. Радуйся, что тебе не приходится отбывать шиву {34} . Это семь дней.

Он хмыкнул. Я – нет. У нас обоих имелись дела получше, чем балаболить между собой и слушать мои ламентации по поводу католического попа. Новые идеи проносятся по этажам трейдеров в утренние часы – самое насыщенное время суток. Впрочем, Клифф все-таки выкрутился из своей повседневной мясорубки, чтобы узнать, как я живу-могу.

34

Шива – в иудаизме подразумевает семь дней траура, когда скорбящему вообще не рекомендуется выходить из дома. В буквальном переводе с иврита означает «семь» и не имеет ни малейшего отношения к созвучному индийскому божеству.

– А тебе надо торчать в конторе? – наугад забросил он.

– Так лучше всего. – Я понял, что подразумевал Клифф. Как хороший друг, он почуял: что-то не в порядке. – Поверь.

– Что-то не так?

– А что, заметно?

– Ага.

– Только что звонили из «Нью-Йорк пост». Собирают материал для статьи о Чарли Келемене.

– И что ты им сказал?

– Ничего. Я просто нажал на кнопку, перебросив их на наш PR-отдел.

– Отличный ответ, – одобрил он. – Но ты же знаешь, что звонки прессы – лишь вопрос времени.

– Ага, мне ли не знать.

– Ты уже говорил с полицией? – не унимался Халек.

– В среду ночью мне позвонил детектив по имени Майкл Фитцсиммонс. Я оставил ему сообщение вчера поздно вечером.

– Рад видеть, что ты умеешь быстро реагировать, – шутливо упрекнул он.

– Полиция Нью-Йорка. – Я помолчал. – Мужик на сто миллионов долларов. – Я помолчал. – Потом звонишь ты.

Ну, графиком, расписанным до секунды, это не назовешь. Времени позвонить Фитцсиммонсу было выше крыши. Реальность: после похорон я был не в состоянии толковать о Чарли с кем бы то ни было.

– Готов спорить, у полиции Нью-Йорка для тебя заготовлен список вопросов в милю длиной.

– А чего говорить? Гвоздем программы был Чарли. Тот, кто привязал тележку к его ноге, – псих гребаный.

– Может, ты знаешь этого психа гребаного.

– Сомневаюсь. Друзья Чарли обожали.

– А кто-то – нет.

– Скажи мне, что думаешь о рынке, – сказал я, переключаясь в рабочий режим, чтобы избежать непоколебимой логики Клиффа.

– Цены на нефть пугают хедж-фонды, – ответил он. – Хеджи убеждены, что Доу откорректируется на десять процентов, и просят мой отдел пнуть короткие позиции.

Под «пнуть» Халек подразумевал «увеличить». Команда «Д» может измыслить продукт, который упадет на 20 процентов, если рынок упадет на 10. «Шорты» будут в восторге, потому что сделают деньги на падающих рынках.

– Отличная инфа, Клифф. – Его проницательность всегда помогает мне на телефоне. – Мои ребята выстроятся за облигациями в очередь.

– А, подстраховка…

* * *

Такой вещи, как «индустрия ценных бумаг», не существует. Термин амбивалентен, с акцентом на «амба». Есть только гонка, потоки денег и неистовство дерущихся, отвлекающие от воспоминаний 18-месячной давности.

Уолл-стрит – сплошная нервотрепка. Мои современники боятся всего. Мы боимся лишиться клиентов. Такое случается то и дело. Мы боимся, что другие располагают более качественной информацией. Кто-то хочет продать то, что мы хотим купить. Мы боимся Комиссии по ценным бумагам и биржевым операциям и прочих регуляторов, управляющих нами. Мы боимся рисков. Но бегать посреди табуна мы боимся еще больше, так что идем на риски. Мы боимся, что наши ставки будут выглядеть глупо и говорящие головы выставят наши промашки напоказ за считаные секунды. Может, суть Уолл-стрит и в «чистогане» – лучшее слово для обозначения денег, какое я слышал. Может, дело в эго, гормонах и триумфе, когда делаешь крупную ставку и оказываешься прав. Но на самом деле теми, кто мы есть, нас делает страх. Я тревожусь о своих клиентах и возношу молитвы, чтобы они ни за что не поддались нашему шизоидному умонастроению.

Страх – это одно. Жадность – это другое. У каждого есть своя повестка дня. Исключений нет.

* * *

Пэтти Гершон остановилась у моего стола около 10 утра. Когда она назвала меня по имени, я понял, что у нее что-то на уме.

– Гроув, – сказал она, – я пришла попросить прощения.

Хлоя, как чертик из табакерки, выглянула из-за своего терминала, чтобы поглядеть на нас. Энни, широко распахнув свои сине-зеленые глаза от недоверия, подозрительно воззрилась на Пэтти.

– За что? – осведомился я.

– За эти шутки насчет наживки. Я просто жопа. Чарли Келемен был твоим другом.

– Откуда ты знаешь?

– Курц мне сказал. Гроув, я искренне раскаиваюсь.

– Выбрось из головы, Пэтти. Нет ущерба – нет и ляпсуса.

– Южный джентльмен во всем, – произнесла она.

Мы оба улыбнулись. Угрызения совести в ее карих глазах уступили место веселью, и воцарилось перемирие.

Может, «леди Золотая Рыбка» – это уж чересчур.

– Что тебе нравится в этих рынках? – поинтересовалась Пэтти, меняя тему.