Хижина дяди Тома (другой перевод)
Шрифт:
— Безумие! Вздор!
— О, это обычный ответ! — сказал Огюстэн.
— Нет, в самом деле, у тебя талант пропагандиста! — воскликнул Альфред смеясь. — Но не беспокойся о нас: наша власть обеспечена, сила в наших руках. — И, снова топнув ногой, он добавил: — Эта раса повержена наземь, и она никогда не поднимется.
Порукой этому наша энергия и упорство! И в общем, Огюстэн, наш спор ни к чему. Мы десятки раз бродили с тобой по этому пути и всегда попадали в тупик… Что ты скажешь по поводу партии в триктрак? [26]
26
Триктрак —
Братья поднялись на веранду и уселись за бамбуковым столиком, разложив перед собою доску для игры.
— Знаешь, Огюстэн, — снова заговорил Альфред, расставляя на доске шашки, — я бы на твоем месте сделал одну вещь…
— Так, так… Сразу узнаю тебя: ты обязательно должен что-то предпринять!
— Да нет, серьезно, сделай опыт: дай твоим неграм образование. Предоставь им возможность подняться!
И пренебрежительная улыбка скользнула по губам Альфреда.
— Дать им возможность подняться, когда они раздавлены гнетом социальной несправедливости! С таким же успехом можно бы взвалить на их плечи Этну и предложить им встать и пойти! Человеку в одиночку не под силу бороться с обществом, когда оно против него. Чтобы образование и воспитание дало настоящие результаты, оно должно быть делом государства или, во всяком случае, нужно, чтобы государство не ставило этому препятствий.
— Тебе бросать кости! — сказал Альфред.
Братья погрузились в игру, пока топот приближающихся к дому лошадей не отвлек их от этого занятия.
— Вот и дети возвращаются, — произнес Огюстэн. — Погляди, брат, видел ли ты что-нибудь прекраснее?
Двое подростков были действительно очаровательны. Энрик, с черными до блеска кудрями, сверкающим взором и радостной улыбкой, склонялся к своей прелестной кузине. Ева была в синей амазонке, того же цвета шапочка оттеняла ее золотистые волосы. Яркий румянец, загоревшийся на ее щеках от быстрой езды, еще больше подчеркивал прозрачную белизну ее кожи.
— Какая красавица, клянусь богом! — воскликнул Альфред. — Не одно сердце доведет она до отчаяния в своей жизни!
— До отчаяния… — повторил Сен-Клер голосом, в котором прозвучала неожиданная боль. — Один бог знает, как я этого страшусь…
И он сбежал вниз, чтобы принять дочь в свои объятия, когда она соскакивала с лошади.
— Ева, родная, ты не утомилась? — спросил он, крепко прижимая ее к своей груди.
— Нет, папа! — ответила девочка.
Но Сен-Клер чувствовал, как тяжело и порывисто она дышит, и тревога все больше и больше закрадывалась в его душу.
— Зачем ты ездишь так быстро, детка? — произнес он с укором. — Ведь ты знаешь, что тебе это вредно!
— Так весело было скакать, папочка! Мне так нравится.
Сен-Клер на руках отнес ее на кушетку.
— Энрик, — сказал он, поудобнее укладывая ее, — ты должен беречь Еву, ей нельзя так быстро ездить…
— Следующий раз я буду это помнить, — виновато ответил Энрик, усаживаясь подле кушетки.
Еве стало лучше. Оба брата снова уселись за игру, предоставив детей самим себе.
— Знаешь, Ева, — сказал Энрик, — мне очень грустно, что папа пробудет здесь всего два дня. Теперь так долго
не придется увидеться с тобой! Если б я остался здесь, я постарался бы быть добрым, не бить больше Додо. Мне не хочется причинять ему боль, но я такой вспыльчивый… Поверь, я вовсе не так уж скверно обращаюсь с ним… иногда даю ему деньги на леденцы и одеваю его хорошо, ты ведь видела? В общем, он даже счастлив.— А был бы ты, Энрик, счастлив, если б около тебя не было никого, кто бы любил тебя?
— Я? Нет, конечно.
— Но ведь ты отнял Додо от тех, кто его любил, и теперь он не видит ни любви, ни ласки… А этого ты ничем не можешь ему возместить!
— Да, в самом деле, не могу… Не могу же я любить его? Да и никто не может!
— Почему не можешь?
— Любить Додо? Я просто не понимаю тебя, Ева! Он мне нравится… но любить! Да неужели ты любишь своих негров?
— Конечно, люблю.
— Какая чепуха!
Ева ничего не ответила, но ее устремленные вдаль глаза налились слезами.
— Ну, тогда, — проговорила она, — люби Додо ради меня, Энрик. И будь добр к нему.
— Ради тебя я готов полюбить хоть весь свет! — воскликнул мальчик. — Ведь ты самое чудесное создание, какое я видел в своей жизни!
— Меня очень радует твое обещание, Энрик, — сказала Ева, повеселев. — Надеюсь, ты сдержишь его.
Обеденный колокол прервал их разговор.
Глава XXIV
Зловещие предзнаменования
Через два дня после описанных событий Альфред и Огюстэн расстались. Ева, возбужденная присутствием двоюродного брата, увлекалась играми и верховой ездой больше, чем позволяли ее силы. После отъезда Энрика она стала быстро слабеть. Сен-Клер решился наконец посоветоваться с врачом. До сих пор он все время воздерживался от этого. Позвать врача — не значило ли это стать перед лицом страшной истины? Но так как Еве стало настолько плохо, что ей пришлось два дня пролежать в постели, врач все же был приглашен.
Мари Сен-Клер не замечала до сих пор, как быстро тают силы ее ребенка. В этот период она была целиком поглощена изучением двух новых болезней, которыми, по своему убеждению, была поражена. Мари представить себе не могла, чтобы кто-нибудь мог страдать так, как она. Когда дело касалось других, она утверждала, что это просто лень или отсутствие воли.
— Если бы они болели всеми болезнями, которые мучают меня, — твердила она, — они поняли бы, что это совсем другое дело!
Мисс Офелия не раз пыталась пробудить у матери опасения за здоровье дочери.
— Ничего у нее нет, — неизменно отвечала Мари. — Она бегает, играет…
— Да, но этот кашель…
— Кашель! Не говорите мне о кашле. Я всю жизнь кашляла. Когда мне было столько лет, сколько Еве, все предполагали, что меня подтачивает чахотка. Мэмми проводила целые ночи у моей постели. О, этот кашель Евы — пустяк!
— А слабость… прерывистое дыхание?
— О, со мной это тоже бывало в детстве. Это нервное, чисто нервное!
— Да, но по ночам она потеет…
— Вот уж десять лет подряд, как я тоже потею. Часто все белье промокает, ни одной сухой нитки не остается! По сравнению с этим пот Евы — ерунда!