Ход конём

— Конек твой. Значит, решился все-таки?

— А что делать? Иначе нельзя.

Они с Сашей долго еще говорили. Лишь где-то в третьем часу ночи, выдув два чайника внакладку, потные и раскрасневшиеся, как после хорошей русской баньки, стали укладываться спать. Саша уснул сразу, а Петр Михайлович до самого утра не сомкнул глаз. Сон не шел... Новая обстановка, новые люди. Встреча с сыном. Все перемешалось, завихрилось. Как в днепровских водоворотах. Петр Михайлович думал о Володе, об Ане Виноградовой — девушке, которую он не знал и которую его сын, очевидно, любит; вспоминал, о чем писал ему Сидоров, — и вздыхал, ворочался пуще прежнего. Конечно, хорошо, что он добился включения в план научно-исследовательских работ дополнительной темы по Кедровскому месторождению. Главное — зацепиться, а там пойдет... Но как, как пойдет? Что ждет его впереди?

В конторе Кравчук-старший появился ровно в восемь утра. Отыскал кабинет начальника разреза.

Томах, подобострастно улыбаясь, все время повторял, что он очень рад видеть Петра Михайловича в Кедровске. Давненько к ним не заглядывали настоящие гидрогеологи. ВНИГИ взял ценную, нужную всем тему. Вчера только Вадиму Ильичу звонил из комбината Волович. Правда, Илья Захарович говорил, что Петр Михайлович приедет сегодня вечером. А оказывается — он уже здесь. Ну, это, может, и к лучшему. Апартаменты готовы. Две комнаты. Телевизор, телефон. Все как полагается!

— Спасибо, но я буду жить с сыновьями, в общежитии, — сухо поблагодарил Петр Михайлович.

Томах обиженно надул губы:

— Зачем же так? Мы старались... хотели, чтобы вам у нас понравилось...

Но Петр Михайлович его уже не слушал: с интересом рассматривал висевший на стене плакат. Там была изображена роторная приставка к станку ударно-канатного бурения. Основные узлы, марки долот по категориям проходки, диаметры штанг.

— Это Сидоров повесил, — пояснил Томах. — Наломали дров с этими скважинами...

— Да-да, наломали... — машинально повторил Петр Михайлович и направился к двери. — В какой комнате сидит Сидоров?

— Он теперь — начальник геологического отдела. Двенадцатая комната... А что? Я сейчас скажу секретарше, она его вызовет...

— Нет-нет, я сам.

С Сидоровым он проговорил почти до обеда. Петр Михайлович хорошо помнил, как студент Миша Сидоров изобрел электромагнитное устройство для обогрева покрывающейся льдом конвейерной ленты экскаватора. Устройство это не только демонстрировалось на Республиканской выставке студенческих работ, но и успешно применялось на некоторых апатитовых рудниках в Хибинах.

— Толковый парень! Голова работает в нужном направлении, — говорили о нем горняки.

Помнил Петр Михайлович и второе детище студента Миши Сидорова: ПОВ-1 — Прибор для очистки воды, модель первая. Как сейчас видится то шумное, веселое заседание гидрогеологического кружка, которым он руководил. Яркий свет ламп, заставленный пробирками стол. И взлохмаченный, охрипший от волнения Миша Сидоров стоит подле стола и наливает в колбу с электродами специально привезенную для этого случая мутную карьерную воду. Сидящие в первых рядах сокурсники переживают за него, кричат, гогочут, как гуси.

— Руби, Миха! Дави на сто атмосфер!

— Не подкачай, Мишок... На тебя смотрит Европа!

Миша подсоединяет к колбе провода, передвигает ползунок на реостате. Ясным взглядом своих зеленых, как трава, очей оглядывает сидящих в зале.

— Все очень просто, ребята... Задумка у меня нехитрая. Все происходит по закону Фарадея! По закону Фарадея рассчитываются все константы электролиза, по этому же закону и вода будет очищаться... Все, ребята, очень просто... — Миша подходит к щиту и нажимает на желтую кнопку. Колба вздрагивает, наполняется паром — и тотчас же гулко взрывается.

— Перебор, кажись... Слишком большое напряжение врубил... Все по закону Фарадея, — сконфуженно скребет пальцем русую гриву затылка Миша. — Но я этот прибор обязательно доделаю. Вот увидите! Честное слово, доделаю! Все по закону Фарадея...

— Браво. Миша! Молотобоец! Турбобур! Не отступай! — кричат, улыбаясь, студенты: Мишу в институте любили.

После этого случая к Сидорову прочно пристала кличка: «По закону Фарадея»...

С тех пор немало воды утекло. Михаил Потапович, закончив институт, работал в разных местах, но всегда поддерживал письменную связь с Петром Михайловичем. На письма своих студентов профессор Кравчук всегда отвечал аккуратно, однако в отношении производственных советов был предельно осторожен, ограничиваясь общими фразами. Даст он, например, какую-нибудь рекомендацию, а там, гляди, сделают что-то не так. И будут потом говорить, что «сие рекомендовал Петр Михайлович Кравчук».

Эта осторожность появилась у него с той далекой теперь поры, когда он прочно осел в Киеве и перестал ездить в поле. Но в своих последних письмах к Сидорову Петр Михайлович как-то незаметно для самого себя стал изменять этому принципу.

«Спеши, Петр Михайлович, спеши, голуба, — говорил он себе. — Твой поезд может уйти, не дождавшись тебя».

Разговаривая с Сидоровым, Петр Михайлович мысленно возмущался действиями Воловича. Понизив в должности Михаила Потаповича, «упрятав» его в геологический отдел, директор комбината еще раз доказал, что главное для него не мысль, а послушание. Смять человека в кулаке — вот его руководящий принцип во все времена. Петр Михайлович старался узнать у Сидорова наиболее важные, с его точки зрения, детали. Как долго Михаил Потапович думает сидеть в геологическом отделе? Неужто он перегорел, отказался от дальнейшей борьбы? Непохоже что-то на него. Так нельзя! Он нужен разрезу. Как горняк, как угледобытчик. Ну, а последнее слово во всем этом деле принадлежит все-таки не директору комбината!

— А что же, Петр Михайлович, прикажете мне делать? — вздохнул Сидоров. — Жалобы писать — это не по мне. Да и вообще, может, Волович в чем-то и прав. Дай нашему брату свободу — такого понаделаем, что сам леший не разберет!

А Петр Михайлович посоветовал пока лишь одно: быть настойчивым. Времена ведь начинают меняться. Все понимают — дальше жить по-старому нельзя.

Встреча с Владимиром была не такой, как представлял ее себе Петр Михайлович. Безусловно, он не рассчитывал на телячьи нежности, но... как-никак, а не виделись целый год.

Встреча произошла на улице, возле конторы. Петр Михайлович первым увидел старшего сына. Черный нагольный полушубок, оленьи унты, в правой руке — планшетка. Заросшее темной щетиной, отсутствующее лицо. Идет — и никого не видит. «Не иначе, как с той девушкой в Красноярске что-то стряслось, Саша прав...» — мелькнуло у Петра Михайловича.

— Володя!.. Вовка!

Сын вздрогнул, остановился. Несколько секунд, не мигая, смотрел на Петра Михайловича.

— Здравствуй, отец, — просто сказал он, но именно эта простота, сухость больно кольнули старшего Кравчука в сердце. Можно было сказать и что-то более существенное, теплое. Расстались все-таки они не вчера вечером...

— Я был уже в общежитии, Саша мне все рассказал, — добавил сын будничным голосом, и Петр Михайлович почувствовал неясную тоску. Что-то изменилось в их отношениях, стало по-другому. И теперь надо начинать все сначала.

— Сердишься на меня, а?

— Сейчас — нет.

— Ну а раньше? — спросил Петр Михайлович, удивляясь собственной наивности.

— Было, отец... И ты это хорошо знаешь. — Сын был невесел, печально-задумчив. И смотрел он на Петра Михайловича как-то странно, испытующе, словно хотел понять, что за человек перед ним.