Холера (сборник)

– Миш, ну вот объясни ты мне, чем, чем эти самородки берут наших девочек?! Ведь дубина же стоеросовая! – Илюша обхватил лапками рыжую голову и был в своих немеряных диоптриях очень похож на сверчка.

– Чем берут? – воскликнули мы с Батуриным. – О, это можно запросто объяснить!

Он внимательно нас выслушал, всхлипнул и крепко уснул, оглушенный голым светом фрейдистской правды.

А Клавдия тем временем снаряжалась в дорогу. Материнское сердце изболелось, да и Москву хотелось глянуть. В Москве этой, слыхала Клавдия, бедному допризывнику легко пойти по неверной дорожке. Профессорская доцка наиграется с ним, да бросит – и Клавдия снова и снова принималась сморкаться, представляя свою кровиноцку среди страшных, равнодушных, как элеваторы, огромных домов…

А письмо-то первое и последнее прислал ей сынок без обратного адреса. Как уж Клавдия рассчитывала найти в столице кровиночку – неясно. Прохожих, что ль, расспрашивать, как в деревне Выринке? Хотя она бывала в Вологде и видела, что в большом городе люди не здороваются друг с другом на улице, что и в райцентре, чай, уже не каждого встречного-поперечного узнаешь… А Москва-то пошумней Вологды. Но – напекла пирогов, огурчиков увязала два баллона, домашней тушенки куриной, сала хороший шматок, корзину яиц, баночку варенья крыжовенного… Да и потекла.

…До вечера ходила по ревущим улицам Клавдия со своим сундуком, с узлами и корзинами, гудели ноги, синие точки так и сновали в глазах. Пока не вспомнила, что Райка называла ей ихний институт… кажись, тканный… нет. Швейный? Села на лавочку в скверике, да и заплакала.

– Что, мамаша, сырость разводим? Сперли чего?

Клавдия подняла голову. В слезах расплывался бравый солдатик чуть постарше Даньки. Волосы отросшие, ремень на яйцах, усики пробиваются. Дембель.

Взревывая, поведала Клавдия свою беду.

А солдатом этим был не кто иной, как дембель Батурин. Но не мой кореш, а его однофамилец, тоже хорошо мне известный. Честно говоря, даже и не однофамилец, потому что фамилия моего кореша – вовсе не Батурин. И Батуриным прозвали его в честь именно этого бессмертного дембеля, потому что Серега любил то и дело на него ссылаться: «Дембель Батурин не советует пить перед сном без закуски», «состав этого сучка – великая тайна, которая едва ли известна даже дембелю Батурину», «Гришка, любимая, не пора ли нам юридически оформить семью и брак, как сказал бы дембель Батурин?».

Я тоже буду еще не раз обращаться к этому персонажу, который нужен мне для поддержки сюжетной линии. Например, сейчас Клавдия находится в совершенно безвыходном положении, потому что найти в Москве человека без адреса и прописки – это вам не на Невском проспекте полтораста лет назад встретить коляску с любовником собственной сбежавшей дочери, как раз к ней и направляющегося. Что, согласитесь, тоже сюжетные поддавки. Из которых, строго говоря, и состоит жизнь.

Дембель сказал, что помочь ей, безусловно, может. Институт ей нужен, по всему видать, текстильный. И если это так, то вся компания ему отлично знакома, в том числе и Райка, поскольку он, дембель, пользуется особым расположением Райкиной подруги Людмилы, и даже самое кровиночку он, скорее всего, видел у Людмилы на дне рождения, где кровиночка главным образом молчал, а напоследок спел под гитару, причем довольно клево, песню на английском языке, что безусловно говорит в пользу этого чувака.

Весть об английской песне Клавдию доконала: до недавнего времени Данька и русским-то не шибко баловался.

– Мамаша! – прикрикнул дембель. – Отставить сморкаться!

Он ненадолго скрылся в телефонной будке, делая оттуда Клавдии утешительные знаки, – и буквально через десять минут они тормозили перед домом не домом, перед страшной хмурой кручей. Клавдия задрала голову – и не увидела конца острой пики, воткнутой в облака. Аж заробела, на миг позабыв горевать.

Пока дембель расплачивался с таксистом и вытаскивал из багажника узлы, Клавдия пугливо озиралась… Вдруг сердце бухнуло и оборвалось: из красненькой, похожей на мыльницу машины вылезала рыжая толстая девка в коротком полуперденчике, а за ней – Данька, кровиночка собственной персоной, да таким пышным селезнем, – хоть сымай на киножурнал. Клавдия опомнилась и кинулась в подъезд. За сыном и Райкой уже закрывались двери в ярко освещенную изнутри клеть – не иначе (знала от кумы) лифтоподъемника, который сам, механическим способом поднимает на нужную высоту. Лифт медленно поплыл наверх – и Клавдия, не слушая, что ей там от дверей кричит дембель, бросилась следом по лестнице – и бежала, топая, пока лифт не встал. Так и завис, окаянный, над своей жуткой бездной.

– Ай не помнишь меня, сношенька?

Распаренная Клавдия нагнала молодежь у самой квартиры, отчего Райка сильно вздрогнула, а Данила присел, раскоряча колени, длинные руки растопырил, да как загогочет: «Опа! Никак маманька на всех парусах! Во, смурная!»

Зимой, в разгар сессии, забрел я как-то на экзамен по истории костюма – к старушке моей, неустанной Сталине Родионовне. По секрету она мне сообщила, что Раечка, грубо говоря, беременна, в связи с чем ей решено предоставить академический отпуск. А вот Илья, к сожалению, институт бросил. «Хоть вы-то с Сереженькой не оставляйте меня бабью на растерзание!» Я заверил Стасю, что она может рассчитывать на нас еще минимум лет десять, но было мне отчего-то невесело и даже тревожно.

Ну а потом настало лето, и как ни косил я от армии, но награда нашла героя, и в июне меня призвали. Однако предварительно, так сказать, на посошок, решил я на недельку-другую наведаться в Выринку, подышать ее сытным воздухом и написать что-нибудь путное. Осталась там у меня подруга, баба Нюра – баню топила так, что с каждым новым паром ты умирал и одновременно рождался. На теплом сеновале у нее секретно шуршали мыши, а в чистой избе под ногами шелестела нарезанная для запаха болотная трава. Баба Нюра держала корову, поила по утрам и вечерам пенистым молоком, а на ночь любила пугать жуткими сказками про русалок и шишиг. Кореш мой Батурин как раз выполнил наконец данные Гришке обязательства, и я взял молодоженов с собой – как бы в медовый месяц.

А переждать до автобуса завернули мы традиционно в Дом колхозника.

Клавдию было не узнать. Вместо жидких прядок под круглым гребешком – соломенная башня. Ярко-синие, какие-то африканские серьги звенят, словно уздечка. Перетянутые бока лежат валиками под водолазкой, как ливер в кишке. Непрерывно одергивает на коленях узкую белую юбку и шевелит под столом скрюченными пальцами, тайком ослабив бульдожью хватку «платформ». Куда девались былые радушие и ласка! Мы попросили чаю – молча плеснула несладкого и уставилась в окно. «А вы с нами?» – «Перед сном не пью. Снутри отекаю». – «А к примеру – водочки?» – «Не откажусь. – С неожиданной бойкостью Клавдия подмигнула и стукнула чашкой. – А ты уж обрадовалси, что все вам останется?»

Стали мы пить московскую, припасенную с Батуриным на черный день, и обнаружили, что Клавдия не чужда, ох не чужда этой скромной и высокой радости! Под волшебными парами она отмякла, да и принялась, как положено у людей, выкладывать душу.

Натерпелась наша мать у сватов, чисто казанская сирота в мороз. И много ли ей от них было надо? Всего и попросила – ну на что вам мальчишка мой, кровиночка, ведь натешитесь вы им, да и сгоните, а он-то и пропадет. Не погубите ж его понапрасну. Пусть с мамкой родной до дому-тка вернется. А эта дохлятина, профессорская женка, знай шелками по паркетам – шорх да шорх: а мы его не держим! Катитесь, дескать. Однако Райка-холера как заблажит, сжала кулачки, шея надулась, повалилась прямо на ковер и колотится, красная вся и мокрая. А обо мне, кричит, кто-нибудь подумал? Пусть дите без отца, что ли, растет? Все так и опухли. Како-тако дите? Та-ак, сообразила тогда Клавдия. Девчонка городская, живет без окороту. Шленда, видать, как все они тут, поблядушки сытые. Нагуляла крапивничка, а Данюше-мальчонке теперь отдуваться?

И пошла тут не жизнь, а сущая каторга. Клавдия – баба простая, воспитания деревенского, сидеть без дела не может. И невмочь ей видеть, как крутится по хозяйству одна старая нянька – прислугу, словно баре, держат, словно власть у нас не советская: Дуся в магазин, Дуся свари, Дуся подай-принеси! А эти две коровы знай себе полеживают. Мамаша совсем из спальни носу не кажет – Дуся сказывала, жаба у ей. Да сама она жаба, вот что! Встань-ка в пять утра доить, да за коромысло, да наколи дровишек, да в огороде постой внагибку с пару часиков, – думать бы забыла про жабу. Клавдия ей так и сказала: дала бы, сватья, старушке своей помереть спокойно! Неужто трудно самой картохи с магазину принесть? Поди не копать! Или же хворобину свою сгоняй, а то, глянь, изблевалася вся без воздуха-то! И ведь вот, примечай, подлый народ: ты же за ее заступаешься, за Дусю эту неблагодарную, и она же от тебя нос воротит.