Холмы Фэйри: Дэстини

— Кортик, ты видишь символ на двери?

— Не вижу. А что там?

При ближнем рассмотрении узор выглядел несколько угловатым, будто наносили второпях. Поскребя ногтем, я удостоверилась, что он вполне снимается. И, вместо того, чтобы зайти домой, взять тряпку, нож в конце концов, стояла и как дурочка, остервенело сдирала ногтями чей-то загадочный рисунок.

Глава 23. Тайны и наглый рыжий гость

Находимся мы в тупиковом завершении улицы, все друг друга отлично знают. Оттерев едва треть знака, я почувствовала, как становлюсь объектом внимания соседей.

На крыльцо булочной вышел мистер Брук, сделал ладонь козырьком, прикрываясь от полуденного солнца, и вперил в меня изучающий взгляд. Я была в школе не разлей вода с его дочерью, Габриэллой, но так и не стала дружна с ее родителями. Папа Гебби считал меня слишком мелкой для общения и обычно отделывался ничего не значащими приветствиями, только пару раз потрепал по голове в периоды хорошего настроения. А ведь теперь мы соседи по бизнесу и, по законам улицы, я должна нечто большее, чем просто здороваться. Нужно ходить в гости и налаживать отношения.

Из соседнего антикварного вышел и с интересом за мной начал наблюдать случайный покупатель, солидный мужчина в шляпе и с тростью. Мисс Мэтью, хозяйка магазина, выглянула, чтобы узнать, почему застрял у входа клиент.

Так я всю округу скоро соберу. Пришлось со всеми здороваться. Я даже неизвестному в шляпе кивнула, соседям помахала рукой и шмыгнула в салон.

— Надо испечь пирожки и по улице пройти, — пробормотала я, плюхаясь на диванчик в холле.

— Приручить их хочешь? — вконец разленившийся Кортик, даже не пытаясь перелететь, слезал по руке на спинку дивана.

— Где ты рос? Как можно пирожками приручить? — в который раз изумилась я. А попугай в который раз сделал вид, что не слышит неудобного вопроса.

Я не настаивала. У всех могут быть свои тайны, переживания, которыми не хочется делиться. Прав Брэн, что некоторые вещи очень личные, их можно даже не спрашивать.

Описание моей гибели в саду и близких к ней событий, переживаний, я так и не рассказала ни Кортику, ни принцу осенних.

Это было мое тайное воспоминание, еще нуждающееся в переосмыслении. А пока

— изучу-ка я начало своей жизни — рождение. Почему именно со времени моего появления на свет, по словам мистера Клауса, так серьезно изменились мои родители.

Я пересела за свое прежнее место, секретарскую стойку и ввела в поисковую строку на стареньком компьютере дату своего рождения и номер роддома. Интересно, хранятся ли где-то списки новорожденных и родителей. Если да, можно встретиться с теми, кто был там вместе с моей мамой и осторожно расспросить, кто что помнит.

Если я подменыш… О. Ой. Ого!

На мои изумленные междометия Кортик перестал любовно перебирать отрастающие перышки и сорвался с дивана, перелетев мне прямо на голову. Затопал по волосам костистыми лапами.

— Что? Как? Ты чего?

Я, моргая глазами и вяло пытясь снять отъевшегося тяжелого попугая с макушки, смотрела на экран, где вместо отзывов, адресов и прочей справочной информации поисковая система выдала список кричащих новостных заголовков.

В день моего рождения в нескольких роддомах города произошла череда трагических событий. Восемь новорожденных погибли от несчастных случаев. В том числе один мальчик из роддома, где я появилась на свет.

Что ж. Это серьезная причина для моих родителей стать чрезмерно опекающими. Бедная моя мама. Представляю как ей тяжело пришлось. Ужас. Только странно, почему она, такая разговорчивая, не раз рассказывающая как быстро и легко меня родила, не упоминала столь серьезные события.

— Офигеть! — сказал Кортик.

— Я бы сказал: «Охренеть», ага, — раздался вместе со звонком колокольчика нагло¬развязный пронзительный голос.

Окошко для писем внизу двери было приоткрыто и оттуда смотрели на нас два зеленых немигающих глаза.

Попугай слетел с меня и приземлившись у двери на пол, цокая когтями, подошел к прорези.

— Ты кто? — задиристо произнес он.

Я в это время торопливо выключала компьютер и оглядывалась в поиске чего-нибудь тяжелого. Правы были мои родители, вокруг одни опасности, к ним лучше быть готовой.

— Я кто? Я несчастная жертва грабежа. Бесчестного разбоя на большой дороге, ага-ага.

— Неудачник?

— Сам ты неудачник! — вскипели за дверью. — Ну погоди, я до тебя доберусь, ага, все оставшиеся перья повыщипываю! Открывая немедля!

— Да бегу, хвост теряю, — вальяжно ответил попугай, поднимая ногу и почесывая внушительным когтем голову.

— Добрый день, — решила я прервать зарождающийся конфликт, — в чем, собственно, цель вашего посещения?

Глаза моргнули и закатились наверх, посетитель пытался вспомнить за чем еще, кроме хорошей драки, он к нам пришел.

— Ага! — сказал он. — Вы украли наш общак. Воры! Айда на разборку.

Недоумевая, я подошла к входу, отперла дверь, успокаивая недовольно верещавшего и злобно прыгавшего Кортика. На ступеньках крыльца я увидела необычного лепрекона. Современного такого, в жилетке, кожаных брюках. Даже с неразборчивой вязью татуировок на открытых частях тела. Рыжего, носатого и, в целом, очень милого.

По частым «ага» из-за двери я предполагала, что увижу лепрекона, но не ожидала такого необычного.

— Мистер, вы ошибаетесь, мы ничего не крали.

Рыжий цыкнул и сжал-разжал кулак. Это было похоже на некий сигнал, как показали дальнейшие события, так и оказалось.

Слева и справа от двери высыпали деловитые рыжие человечки, двое из них держали под руки знакомого нам Махоуни. Он извивался и скалил острые желтые зубки.

— Эта? — спросил незнакомец в жилетке.

— Ага, Маклаф, но…

Тот махнул ручкой. На Махоуни тут же натянули его огромную шляпу, лепрекон дергался и продолжал что-то бубнить, но уже неразборчиво.

— Значит так, — рыжий зашел в холл моего салона, осмотрелся и неожиданно скинул с журнального столика на пол чайную чашку. — Видите, приходится делать погром, ага.

Его лицо было грустным и немного извиняющимся.

— Погром! Погром! — загалдели человечки и кинулись внутрь офиса.

Я беспомощно оглядывалась, никак не ожидая такого хулиганского поведения от показавшихся мне безобидными малявок. Двое в зеленых картузиках начали прыгать вокруг осколков, истошно вопя. Их маленькие башмачки отбивали барабанную дробь, крики напоминали птичий суматошный галдеж.