Холодные ключи (Новичок)

— В Германии ты жил у него?

— Недолго, в самом начале. Это было — ах, я тебе расскажу один случай. Однажды в гости пришли его знакомые. Он угостил их анекдотом: «Что делает турок, когда видит на улице мусорный бак? Клеит обои и живет там». Знакомая огляделась и заметила: «А русскому и без обоев неплохо».

— Так ты поехал в Германию не к нему?

— Я его почти и не знал. До того мы в последний раз виделись, когда мне было девять. Потом он исчез. Письма от него стали приходить только через несколько лет. Конечно, мне хотелось с ним встретиться. Но в Германию я поехал, чтобы учить немецкий. Заодно и увиделись. Неплохо, конечно, но слишком поздно. Может быть, мы с ним чересчур похожи. Как объяснить… Будто просидел десять лет в подземелье, а потом взял и заглянул в зеркало. Не знаю. Давай не будем об этом. Твоё здоровье, Матвей.

— Твоё здоровье.

Блейель проглотил первый блин, начинённый творогом.

— До отъезда я окончил наш знаменитый кемеровский университет по специальности немецкий и английский. Как раз вскоре после развала СССР. И я думал, если я тогда вообще о чём–то думал, что стану переводчиком. С советским дипломом меня у вас отправили на первый курс.

— Ты учился в Германии?

— Учился, но не окончил. Менял специальности, переводился из города в город, на занятия сначала ещё ходил, а потом перестал. Но на следующий семестр исправно записывался, иначе мне не продлили бы визу. Вместо учебы занимался то одним, то другим. В целом можно сказать — учил немецкий.

Блейелю вдруг расхотелось расспрашивать дальше.

— Восемь лет, значит.

— Именно так. А ты развёлся с женой?

— Нет, нет. То есть да. Развёлся. Но… я другое хотел спросить — как ты думаешь, она говорит по–английски?

Всё как обычно: Блейель заикается, Артём ухмыляется. Но показалось ли ему, или его ухмылочка на этот раз не такая добродушная, как прежде?

— Твоя жена?

— Шорианка.

Артём прыснул.

— Как буду писать, спрошу.

Они принялись за еду молча. Блейель размышлял, что же она написала на его диске. Наверное, не только имя, имя у неё короткое, а на диске две строчки. Посвящение? Прописные буквы кириллицей он вообще не мог разобрать. Глупо, что не спросил Артёма сразу же. А ещё глупее — он не знал, что Артём про него рассказал, представил ли он его по имени. Хотя, может быть, это было бы чересчур назойливо. Он ей представится сам. Фразу «меня зовут Матиас Блейель» он выучил в самолёте. Надо будет в гостинице ещё раз повторить. А Артём ей напишет. Хоть бы он не выставил его прилипалой. И хоть бы она вскорости проверила почту. Завтра понедельник. В понедельник утром весь мир проверяет почту.

Блины кончились, и молчание снова стало невыносимым. Он махнул рукой на реку и трубы:

— Великолепный вид.

Артём выпрямился и поглядел вниз.

— Ах, Матвей. Рад, что тебе нравится. Но Томь — посредственная река. Как и всё остальное в этом городе. Обь или Енисей, вот это настоящие реки. Хочешь увидеть Сибирь, поезжай туда. Здесь ты из своего мира уехал, но в другой ещё не попал.

Блейель, улыбаясь и щурясь, поглядел на заходящее солнце. Закат окрасил поруганный ландшафт в сочный оранжевый цвет.

— Артём Викторович!

— Что?

— Думаешь, она живет в Кемерово?

Сны и в эту ночь выдались яркими, и снова он почти всё забыл. Артём оказался сыном космонавта Леонова, а Илька исполняла на приёмной стойке гостиницы «Анилин» порнографический танец. Вторая деталь вспомнилась только во время завтрака. К счастью, в зале он сидел один, другие постояльцы вставали намного раньше него. Персонала тоже не было видно, кроме дамы в кудряшках, согнувшейся на кухне — но она ничего не заметила, на сковороде у неё шипела яичница, которую она поджаривала для Блейеля. Его вскрика никто не услышал.

Закрыв глаза, разомкнув губы, голая Илька под музыку Ак Торгу растопырилась на столе в узком проходе. Она гладила свое тело, бёдра, мяла груди, а потом выгнулась назад, подняла таз, широко раздвинула ноги и ритмично выпячивала открытую вульву прямо в лицо человека на ступеньках. А тот не мог ни отвести взгляда, ни слова не вымолвить. Она презрительно расхохоталась, присела на столе, изогнулась — и, издавая громкие стоны, выдавила что–то из влагалища — плётку из чёрных волос.

Столовая радикально отличалась от скромного убранства номеров. Тяжёлые трёхслойные скатерти с пышным цветочным орнаментом, которым не уступали шторы на окнах. На дальней стене по огромному плоскому телевизору шла музыкальная программа, и вопль Блейеля утонул в разухабистой песне.

Его удручало не только то, что он оказался способен вообразить себе такое. Но как он мог после этого спокойно спать дальше? Надо было в паническом отвращении от самого себя выскочить из подушек. Остаток ночи ходить по комнате, ломая руки, и встретить рассвет, с восковым лицом застыв у окна; тогда он хоть частично искупил бы вину. Вместо этого он встал по будильнику, как ни в чём не бывало, вымылся и оделся, как ни в чём не бывало, и только сейчас всё вспомнил — и чувствовал себя осквернённым.

Притом не было ничего чище его чувств к Ак Торгу! Он не имел никаких, абсолютно никаких задних мыслей, никакого расчёта, или честолюбия, не говоря уже о непристойности. Его переполняла любовь — самая невинная, чистая, неожиданная, какую только можно вообразить, настолько чистая, как бывает только любовь в начале новой жизни. Сердце его бешено заколотилось, живот закрутило.

Что за тёмные силы стремились опошлить чудо? С изнурительными видениями про Ильку он за последние недели почти свыкся. Но ведь они остались в мире старого Матиаса Блейеля! А новый Матиас Блейель, который создавался в настоящий момент, который только–только стал возможным, для них недоступен, все тупики прошлого должны остаться позади!

Бесполезно спорить. Чёрная плётка из влагалища. Бочка с нечистотами опрокинута.

Ну уж нет!

Он встрепенулся. Мерзость взяла верх только на время кошмара. А теперь, за этими тяжёлыми занавесями, снова ясный день, и он должен бороться за новую жизнь и не поддаваться провокациям!

Как ему хотелось обратно, в сосновый бор на Томской писанице. Надо было остаться там, не отходить от неё, быть с ней!

Как это было бы чудесно.

Но сейчас он не может ничего поделать, и ему хотелось по крайней мере послушать её диск. Можно ли это устроить в гостинице? Он взглянул на телевизор и сразу отвернулся. Интересно, сколько стоит в Кемерово маленький проигрыватель компакт–дисков?

К еде прикасаться не хотелось. Из вежливости он проглотил одно яйцо, ведь женщина специально из–за него встала к плите. Несколько ложек йогурта, чашка чаю. К ветчине, помидорам, солёным огурцам и консервированному горошку он не притронулся. Он посмотрел на часы и с облегчением увидел, что ему пора поспешить. Быстро почистить зубы, решить, брать куртку или нет; в одиннадцать его ждал Артём.

— Герр Блейель! Откуда вы звоните?

— Из Кемерово.

— Как, простите?

— Из Кемерово.

— Из Кемерово! Чудесно! Как вы там?

— Хорошо, большое спасибо. Очень хорошо. И фрау Карпова очень мила, она так обрадовалась грамоте.

— Великолепно!

— Герр Фенглер… почему я вам звоню… у меня возникли обстоятельства…

— Что у вас возникло?

— Обстоятельства. Я… по причине, которую сейчас… мне хотелось бы задержаться ещё.

— Задержаться? В Кемерово?

— Да, у меня здесь… это очень важно… извините, что так скоропалительно, но я прошу дать мне несколько дней отпуска, за свой счёт.