Homo Divisus

– Как его снимают?
– спросил Корн.

Тельп подошел и слегка потянул ткань возле ворота.

Ткань разошлась вдоль невидимого шва. Корн заметил на груди тонкие побелевшие рубцы.

– Перекраивали?

– Да. Но все срослось прекрасно, как видишь.

– Я совершенно не чувствую швов, - сказал Корн.
– Вообще, насколько я понимаю, все, что ты сделал со мной, - первоклассная работа.

– В самом деле, я могу гордиться твоим телом.

Корн взглянул на Тельпа, лицо хирурга посерьезнело.

– Это было очень трудно?

– Не то слово - совершенно внове. Уникальная операция. Ты со временем убедишься в этом. Ну а сейчас твой организм работает без малейших сбоев, как отличный гоночный автомобиль, совершенно исправный, с большим ресурсом. У тебя все впереди. При желании можешь стать даже космонавтом.

– Тут девушка упоминала о лыжах...

– Девушка?

– Да, которая говорила со мной, когда я проснулся.

– А, это была Кома. Она присматривает за тобой. Я всего лишь врач: операция, послеоперационные процедуры. Потом, конечно, я тобой тоже интересовался, но уже не как хирург, понимаешь?

– Да. Наверно, у тебя много пациентов? У Кары их всегда масса.

– У кого?

– У Кары, моей жены. Ты ведь с ней общался.

– Да-да...

– Она меня сюда и поместила. Это какая-то очень современная клиника.

Тельп молча смотрел, как шевелятся на ветру ветви в окне.

– Одно можно сказать с уверенностью. Корн, - проговорил он наконец.
– Своей жизнью ты обязан Коме.

Тельп замялся,

– И тебе...

– Моя роль, - в определенном смысле, - вторична.

– Не понимаю.

– Об этом мы еще успеем поговорить. А теперь поешь. Первый настоящий завтрак после долгого искусственного питания. Ты доволен?

– Еще бы.

– Возможно, пища покажется тебе несколько странной, но ты пока на диете. А меня ждут пациенты.

Корн хотел было спросить, когда кончится изоляция, но в этот момент в распахнувшиеся двери въехал столик и запахло бульоном. Тельп пододвинул ему стул.

– Присядь и поешь. Хочешь послушать музыку? Еще древние оценили ее влияние на процесс пищеварения.

– Здесь есть радио?
– Корн обвел взглядом стены.

– Только динамик. Что хочешь послушать?

– Все равно, - Корн сел и развернул салфетку.

Послышался тихий щелчок и вслед за ним первые такты мелодии.

– Это ты включил?

– Нет. Автомат, - ответил Тельп и вышел.

"Автомат. Автоматизированная больница", - подумал Корн, принимаясь за еду. Эта мысль снова пришла ему в голову, когда он встал, а столик самостоятельно ретировался в раскрывшуюся на мгновение дверь. Заинтересовавшись тем, что станет со столиком дальше, он подошел к двери, но опалесцирующие желтоватые створки уже сомкнулись. Он вернулся на середину комнаты, глянул в окно на серое предвечернее небо, лег на кровать и уснул. Ему снилось памятное утро на шоссе, покрытом тонкой коркой льда, образовавшейся за ночь после вечерней оттепели. Он опять обгонял неуклюжие автобусы, мчась к проступающим у горизонта горам. Обогреватели работали безотказно, и в машине было тепло. Въезжая на серпантин, он насвистывал марш, оставшийся в памяти еще с детских лет. И вдруг - смерзшийся снег на шоссе, резкий поворот руля и спазм в желудке, когда колеса оторвались от покрытия. Он проснулся. Бешено колотилось сердце. Тут же он услышал, как кто-то сказал:

– Опять неконтролируемый сон. Это недопустимо. Сколько можно повторять!

– Схема рекомбинации предусматривает такую фазу, - произнес уже знакомый женский голос.

– Мне нет дела до ваших фаз! Он мой пациент.

Корн открыл глаза. У кровати стоял Тельп. Больше в комнате никого не было.

– Он проснулся. Займись им. Я скоро вернусь.

Корн взглянул на дверь, но и там тоже никого не было. Тельп смотрел ему в глаза.

– Неприятная штука. Но это пройдет. Скоро ты будешь видеть нормальные сны.

– А почему она вышла?

– Она вернется. Еще несколько дней ты будешь под ее опекой. Кома следит за процессом твоей адаптации.

– Она психолог?

– И психолог тоже. Ну, я пойду. У тебя подскочило давление и участился пульс. Я зашел взглянуть, в чем дело.

– Знаешь, с меня довольно, - сказал Корн.

– Не понимаю.

– Мне надоела изоляция. Я чувствую себя здоровым, совершенно здоровым, хочу видеть родных, знакомых. Выйти отсюда.

– Скоро выйдешь.

– Это я уже слышал.

– А что бы ты еще хотел услышать?
– Тельп внимательно посмотрел на него.
– Когда кончится период адаптации. Еще немного - два, три дня. Потом выйдешь и остальное решишь сам. Но эти несколько дней придется потерпеть. Ты взрослый человек, Корн, - в дверях Тельп обернулся, - тебе тридцать один год, у тебя все впереди. Помни об этом всегда.

Тельп вышел, а Корн уставился в потолок, теплившийся слабым голубоватым светом, он пытался понять, что в действительности имел в виду врач с широким лбом, еще не дрожавшими пальцами и близорукими глазами. Потом потолок погас.

Корн открыл глаза от легкого прикосновения ко лбу. В комнате снова было светло. На стуле рядом с его кроватью сидела девушка.

"Словно сошла с портрета, - подумал Корн, - с портрета кого-то из старых мастеров, которые видели мир таким, каков он есть".

– Ты Кома?
– спросил он.

– Да. Вот я и пришла.

– Знаю. Ты психолог. Руководишь процессом моей адаптации.

– Можно сказать и так. Но весь этот процесс сводится к беседе, - она говорила спокойно, выразительно, как хороший лектор.

– С чего ты хочешь начать?

– Безразлично. Когда-то ты увлекался астрономией, верно?

– Да. В школе - откуда ты знаешь?

– Считай, что я знаю о тебе очень много и впредь не удивляйся. Договорились?

– Да. До поступления на факультет биофизики я и в самом деле интересовался астрономией.

– Меня порадовало, когда я это обнаружила. С теми, кто по ночам смотрел в небо, легче разговаривать. Они какое-то время находились как бы вне времени. Такое остается на всю жизнь.

– Не понимаю.

– Понимаешь, только не отдаешь себе в этом отчета. Вспомни...

Он хотел сказать, что не знает, о чем вспоминать, но тут ощутил на лице вечерний ветер, веющий с опаленной солнцем пустыни, и вспомнил небо в ярких вечерних звездах. Это было давно, лет десять, может, двенадцать назад: растрескавшаяся дорога, низкие глинобитные мазанки, блеяние коз, а потом равнина и развалины, с которых они смотрели на небо.

– Над пустыней звезды кажутся ближе, - говорил старик с раскосыми глазами, - и поэтому обсерваторию построили здесь. Ночами они смотрели на небо, а утром, когда всходило солнце, спускались в подземелье на отдых. Прошла почти тысяча лет, как они ушли, но и сегодня они жили бы точно так же.