HOMO FABER

От аэродрома, на котором моими стараниями открылся маленький филиал Ада, я с парнями драпал так быстро, как только могли мои спутники. Дорога для отступления была разведана заранее, сделаны несколько схронов на тот случай, если не успеем вырваться из данного квадрата, и придётся пережидать облаву под землёй.

Уже на третий день мой отряд караулил вражеские самолёты в двух километрах от второго гитлеровского аэродрома всё в той же Витебской области. Устроить схожую диверсию не удалось из-за возросшего режима охраны. Количество патрулей на этом аэродроме было вчетверо больше, чем на предыдущем. Солдаты с собаками ходили не только вдоль периметра, но и между самолётов, рядом с топливом и боеприпасами. Судя по не обустроенному палаточному городку (работы по установке караульных будок, умывальников, туалетов и так далее всё ещё продолжались), выросшему за периметром аэродрома, сюда буквально перед нами, часов за пять, перекинули две роты для охраны, включая подразделение сапёров и кинологов. На наших глазах создавалось минное поле, которого до этого с этой стороны не было. Ночью было видно, что и число прожекторов увеличилось. Немцы совсем не экономили электричество.

Посмотрев на всё это, я решил не рисковать и пожалеть свои нервные клетки. Лучше просто устроить засаду на возвращающиеся самолёты и сбивать те в момент посадки. Так должно выйти даже лучше: и технике капут, и пилот под замену, хе-хе. Главное, чтобы ничего не сорвалось.

Сначала я хотел подловить на взлёте, рассчитывая на гарантированное уничтожение при подрыве бомбовой нагрузки. Но пропустил момент и теперь приходиться ждать, когда гады вернутся.

— Летят! — в рации раздался радостный голос Седова.

— Тихо, млин! — шикнул я на радостного бойца. — Тишина в эфире!

Рокот моторов я услышал ещё раньше товарищей. А теперь и увидел сами самолёты. Вот первая тройка выпустила шасси и стала плавно снижаться.

«Пора!».

Я навёл прицел на кабину, активировал снайперский режим и дважды выстрелил в пилота. Потом перекинул винтовку на второй самолёт… на третий. И тут же перевёл костюм в обычный режим, чтобы не тратить просто так энергию. То, что я поразил цели, понял сразу же.

А вот немцы, точнее члены экипажа, штурман или стрелок (или кто там сидит впереди в застекленном носе самолёта), заподозрили неладное, когда первый «хенкель» вдруг клюнул мордой вниз и под большим углом вошёл в землю. Второй перед падением «упал» на левое крыло и потом точно так же клюнул носом поверхность планеты. Третий на удивление продолжал лететь плавно и только уже перед посадкой на высоте десяти-пятнадцати метров зачем-то задрал вверх нос, затем быстро опустил и потом им же врубился в поверхность взлётной полосы. Возможно, кто-то из экипажей попытался перехватить управление, заметив убитых.

Представляю, какая паника и шок у всех на аэродроме и что творится в эфире. Ведь выстрелов не слышно, трассеров не видно, самолёты до самого падения практически целые.

Несмотря на предупреждение (по крайней мере, я так думаю) оставшихся в воздухе экипажей с земли о странной катастрофе, остальные «хенкели» садится. Возможно, у них просто не осталось топлива для полёта на соседний или запасной аэродром.

Вот появились сразу две тройки.

— Ваша первая группа, моя вторая, — щёлкнул я тангеттой радиостанции. В ответ тройные щелчки, без слов. Возможно, я перестраховывался, но моя паранойя подсказывала, что чем меньше русская речь будет звучать в эфире, пусть и на неиспользуемых немцами волнах, тем лучше. Да и дальность работы американских «мобильных» оставляла желать лучшего и это, в принципе, играло мне и парням на руку.

До самолётов было около трёх километров. Я вёл первый из них прицельной «маркой», не торопясь включать снайперский режим. Слишком уж велика дистанция даже для гаусс-винтовки. И только дождавшись момента, когда первая тройка «хенкелей» стала сыпаться на землю, я активировал способность нанокостюма и открыл стрельбу по кабинам самолётов. Кажется, при этом на одном из них я повредил двигатель на левом крыле, так как он резко задымил и перестал работать.

«Девять, — мысленно подсчитал я количество сбитых гитлеровских бомбардировщиков. — Отлично!».

Не во всяком налёте на отлично защищенный объект авиаполки несут такие потери от зенитного и истребительного прикрытия. Сильно жалко, что не удалось подловить на взлёте, чтобы не дать отбомбиться по нашим городам и солдатам. Но за убитых мы с парнями уже отомстили.

На аэродроме поднялась паника: заревела сирена, причём не одна; из палаток стали выскакивать солдаты вермахта с винтовками и понеслись к окопам, окружающим аэродром; бешено крутились стволы зениток, которые пытались нащупать врага, столь нагло уничтожающего самолёты прямо под их носом; зарычали двигатели бронетранспортёров и грузовиков; собачий лай усилился и появились дополнительные патрули кинологов к тем, что уже охраняли территорию.

А между тем, на горизонте появились ещё звенья «хенкелей». Думаю, я оказался прав, когда предположил, что у бомбардировщиков топливные баки сухие. Иначе нелогично смотрится их рьяное желание вернуться на родной аэродром.

— Первые четыре ваши, остальные мои! — отдал я приказ по радиостанции.

Сразу три тройки стали заходить на аэродром. Из них два самолёта выглядели, мягко говор неважно, видно, что им досталось сполна.

«Раз-два-три-четыре-пять… кто-то вышел погулять… девять негритят поев, клевали носом, один не смог проснуться и их… ага!.. и их осталось восемь…», — мысленно я нёс всяческую ерунду, лишь бы абстрагироваться от того, чем сейчас занимался. Крайне неудачно в голову влезла мысль про всяческие «чеченские», «афганские» синдромы, про деформацию психики на войне. Ведь я хочу вернуться домой, и там жить, как жил. Но смогу ли теперь после того, как хладнокровно убиваю людей? Врагов… но всё равно, бл**ь, людей! Это на страницах книг и с экрана всё видится легко и просто — долг, или тебя или ты, присяга. Но ведь перед отправкой на фронт или горячую точку с солдатами проводят специальные занятия психологи. В первую «чеченскую» обходились без этого, и в итоге получили несколько тысяч полупсихов, многие из которых потом сожгли свои жизни в тюрьмах, покончили с собой или угасли вследствие приёма наркотиков и алкоголя.

Из девяти самолётов на аэродром сели двое. Один на скорости умудрился плюхнуться на посадочную полосу и пронёсся, как метеор, пока не врезался в ограждение из колючей проволоки. Вторым счастливчиком оказался один из тех, кого не добили наши зенитки и истребители. Ну, хоть семь бомбардировщиков с экипажами добавили к первым девяти.

К этому времени немцы взялись за прочёсывание прилегающей территории. От серо-мышиных шинелей всё кишело на лугу перед аэродромом.

— Кашира и Яуза! Уходим!

Я перезарядил «гауску», убрал пустые магазины в вещмешок и собрался со всех ног удирать прочь, когда вдруг увидел, как стали падать гитлеровцы, а следом задымил один из бронетранспортёров.

— Да что вы творите, уроды, — заскрипел я от злости, потом с силой сдавил тангенту на радиостанции. — Отставить! Отставить! Немедленно отходить!

У Седова и Паршина ещё был шанс уйти, так как из-за полной бесшумности их стрельбы немцы всё ещё оставались в неведении, откуда по ним открыт огонь. Да и сидят парни в километре от них. А в головы вояк никаким образом не может придти мысль, что на такой дистанции возможна столь эффективная стрельба. Вон как поливают из пулемётов и винтовок кустики и бугорки в нескольких сотнях метрах впереди себя.

Щёлк! Щёлк!..

Я вскинул оружие и опустошил магазин по двум бронетранспортёрам и нескольким немцам — офицерам или унтерам, которые управляли боем.

— Приказываю отступать… ш-ш-ш-ш.

В очередной раз после использования рации та ответила прерывистым «белым» шумом.

«Всё, запеленговали уроды, — мысленно скривился я, — подавление врубили».

И ко всему прочему ситуация окончательно ухудшилась: немцы смогли обнаружить местоположение обоих бойцов и по ним вдарили из всех стволов, в том числе и из орудий с аэродрома.

Два магазина пришлось мне истратить, чтобы угомонить зенитки, бьющие прямой наводкой по моим товарищам. Причём стрелял по механизмам орудий, так как расчёт могли быстро заменить. И только после этого перенёс стрельбу на пехоту, растянувшуюся на лугу и перебежками приближающуюся к позициям Седова и Паршина.

А вот парни молчали и эта тишина, почему-то, заставляла замирать сердце от нехорошего предчувствия. Откуда-то появилась уверенность, что это связано совсем не с тем, что они послушали мой последний приказ и ушли.