Хозяин черных садов

Солнце едва поднимается из-за горизонта, и первый в этом году иней убеляет листья колючей поросли. В кармане пальто я принес электрический фонарик и несколько кусков сахара. Меня интересует один вопрос: достаточно ли я еще проворен для акробатических трюков в пещере? Посмотрим. Спускаю веревку в трубу до тех пор, пока не чувствую слабину. Веревка доходит до пяти с половиной метров. Пес, должно быть, касается ее мордой: он поднимает шум, как тысяча чертей. Я смело опускаюсь в провал и скольжу вниз рывками. Внутренние стены скребут мне бока; еще несколько килограммов, и я не прошел бы. Каменный туннель спускается наклонно до изгиба и затем впадает вертикально в полость. Наиболее трудным оказывается пространство между основанием трубы и полом пещеры, на глаз — около трех метров. Мои ноги болтаются в пустоте. От криков щенка лопаются барабанные перепонки. Наконец я приземляюсь на достаточно рыхлую почву, которая испускает резкий запах перегноя. Потоки воды, должно быть, пригоняли сюда грязь, которая накапливалась со временем. Пучок света от моего фонарика обшаривает пространство. Пещера оказалась гораздо шире, чем я думал. Капли воды скатываются со сталактитов, образующих лес пик над моей головой.

На мгновенье, ослепленный светом фонарика, пес замолчал и спрятался в глубине пещеры. Но вот он уже возвращается ко мне, тихонько поскуливая, прижавшись животом к земле и отведя уши назад. У него не такой уж жалкий вид. Он только испачкан и, конечно, немного не в себе. Я не ошибся: на нем точно есть ошейник, маленький желтый ошейник из вареной кожи.

Я наклоняюсь к нему, но он отскакивает далеко в сторону и показывает мне зубы. Куска сахара хватило, чтобы его задобрить. Он хрустнул им два-три раза, прежде чем проглотить, и теперь лижет мне руки, пока я снимаю ошейник, стискивающий ему горло.

Чтобы подняться, я оборачиваю веревку вокруг ноги и подтягиваюсь на руках. Это упражнение не из легких. Собачонка вновь начала выть сильнее прежнего. Когда я достигаю отверстия трубы, подъем становится не таким мучительным, так как я могу опираться на стены. Нейлон сдирает мне кожу с ладоней. Если я еще когда-нибудь сюда вернусь, стоит подумать о перчатках. Подъем занял у меня по крайней мере в десять раз больше времени, чем спуск. Едва переводя дух, я выкарабкиваюсь из провала, и дневной свет бьет мне в глаза.

Глава 16

Когда Кантен спустился из своего кабинета, чтобы ознакомиться с корреспонденцией, мне с трудом удалось скрыть от него свои переживания.

— Плохие новости, Нани?

Я незаметно опустила ошейник в карман передника. Он жег мне живот.

— Нет, не очень, пришло письмо от господина Зенона.

Кантен быстро пробежал его глазами и откинул усталым жестом на угол стола. Кровельщик довольно сухо писал, что он перегружен работой и потому не может принять никакой новый заказ до будущего лета. Вероятно, он не простил нам наш отказ сдать ему в наем луг.

— Не беспокойся об этом, — сказал Кантен, связав мое явное замешательство с этим письмом. — Кровельщиков в этом краю предостаточно. Надо бы справиться у соседей.

— Ты прав, я схожу к ним позднее.

Мне не терпелось остаться одной, но Кантен медлил. Он долго рассказывал мне о книге, которую сейчас переводил.

— Камачелли становится трудно читать, — сказал он. — Его персонажи существуют только в собственных сновидениях. Они просыпаются для того, чтобы подчиниться реальности, постоянно возвращаясь к своим ночным видениям, и таким образом очень скоро теряют способность влиять на свою судьбу. Я не слишком проникаюсь этим рассказом о снах, возможно потому, что никогда не помню собственных сновидений…

Утро прошло, не оставив мне ни одной свободной минуты. Только после того как я накормила Иоланду супом, я смогла уединиться на кухне. Я положила ошейник на стол и развернула газетную бумагу, в которую он был завернут. Это оказался старый лист рекламной газеты, которую мы получали каждую неделю. Я подумала, может быть, он содержит послание или какой-нибудь намек, но обнаружила в нем лишь календарь местных празднеств и объявления о сельскохозяйственном оборудовании. Отсутствие каких бы то ни было объяснений давало волю сомнениям и, словно нож, повернутый в ране, причиняло боль. Я не находила смысла в этой тайной передаче, не дававшей мне даже знать, жив ли еще Лала. Мне вспомнилась тень, замеченная ночью возле портала. Я подумала также о неприятном письме господина Зенона.

Не нужно было ни в коем случае рассказывать об этом открытии ни Кантену, ни мальчикам. Сиротливый ошейник лежал на столе. Он слепил мне глаза, буравил сердце. Я слегка коснулась его рукой, позволив пальцам вспомнить давние ласки, прежде чем спрятать его в коробку в глубине шкафа.

Дверь мне открыл господин Симон. Он был небрит и одет в шерстяной некрашеный свитер с выдернутыми петлями у воротника. Его карий взгляд поколебался мгновенье, прежде чем упереться в пустоту чуть позади меня. Прошло некоторое время, прежде чем он ответил на мое приветствие.

— Госпожи Рашели нет дома?

— Она уехала на несколько дней к нашему сыну. Вы хотели ее видеть?

— Мне необходима информация, но, может быть, вы сможете мне помочь.

Он пригласил меня войти и провел в столовую, где пахло яблоками и воском. Я коротко рассказала ему неприятную историю с господином Зеноном.

— Есть Робер Гранжан во Фринуле, — сказал он. — Это хороший мастер, но он уже довольно стар, и я не знаю, работает ли он еще. Есть другой, в Барнавиле, но это гораздо дальше. Подождите…

Он исчез в коридоре и вернулся с телефонной книгой, которую начал листать. Пока он искал, я окинула взглядом комнату. Над камином герб из черного дуба был увенчан оленьей головой. Это был матерый олень, чьи ветвистые рога доставали до потолка. Его фарфоровые глаза, отливающие рыже-коричневым цветом, пристально смотрели на меня с выражением мучительной мольбы. Я передвинулась на шаг, но этот упорный взгляд продолжал меня преследовать.

— Вот, — сказал господин Симон, — я вам выписал номера их телефонов.

Застыв перед головой оленя, я поблагодарила его сдавленным голосом. Я, должно быть, была бледнее воска в этот момент. Он посмотрел на меня внимательно, с нескрываемым любопытством, протягивая мне клочок картона.

Он стоял около камина, прямо под головой оленя. Я чувствовала, что не могу произнести ни слова, не могу сделать и шага по направлению к двери. Последовало долгое молчание, и с каждой секундой я чувствовала себя все более неловко. Наконец я невнятно пробормотала:

— Господин Симон, этой ночью произошло нечто странное…

В первый раз он откровенно вонзил в меня свой взгляд. Мне казалось, что я обращаюсь к голове оленя.

— Этой ночью кто-то принес и положил ошейник нашей собаки в почтовый ящик…

Он пододвинул стул и предложил мне сесть.

— У меня нет кофе, но, может быть, выпьете немного мирабелевой настойки?

Я, должно быть, машинально согласилась, так как вскоре обнаружила, что сижу перед маленьким стаканчиком спиртного, спиной к камину. Взгляд оленя жег мне затылок. Взгляд господина Симона был устремлен на меня в упор.