Хозяин черных садов

Через несколько минут они появляются у подошвы склона, промокшие до нитки, неузнаваемые. Старший тащит сестру за руку и машет мне изо всех сил. Я открываю им дверцу.

— Вам повезло, что я проезжал здесь. Поднимайтесь, живо! — Из-за дождя, громко хлопающего по железу, приходится кричать во все горло, чтобы было слышно. Мальчишки живо загрузились в кабину. Но малышка ни за что не хочет уходить с дороги.

— Лалала!

Она плачет, глядя в сторону часовни, что у старой деревни, туда, где голубые прожилки молний, похожие на ветви деревьев, освещают небо. Ее намокшее платье липнет к телу, и с каждым рыданием поднимаются две маленькие, как шарики, груди. Младшему брату приходится силой втаскивать ее внутрь.

— Мы потеряли нашу собаку, — говорит он.

Я отвечаю ему, что она наверняка спряталась в лесу и что они найдут ее после грозы. Он, кажется, не слишком в это верит. Малышка продолжает плакать в тишине. Ее волосы цвета ржавчины, приклеившиеся к впалым щекам, оттеняют бледность ее лица. В первый раз я вижу ее так близко, и это правда, что от ее глаз перехватывает дыхание. Они как колодцы с зеленой водой.

Катясь по изрытым дорогам, я не стесняясь могу наблюдать за ней, свернувшейся в комочек возле меня, вжавшейся спиной в дверцу и откинувшей назад голову. Золотая цепочка дрожит на ее белой и длинной шее.

Я вынужден признать, что это красивый ребенок, и я подумал вдруг о тех зараженных деревьях с такой гладкой и такой приятной на ощупь корой, что невозможно устоять перед искушением вонзить в нее ноготь. И тогда черный и гнилой сок брызжет в надрез, заливая руки.

Глава 10

Соседка широко открыла дверь и сделала шаг назад, чтобы дать мне возможность войти. Я ступила на большой половик из волокон кокосового ореха и остановилась, так как с непромокаемого плаща, который я набросила на плечи, стекали капли дождя. Сильный запах сырого молока плыл по коридору. Когда я объяснила ей причину моего визита, госпожа Рашель как будто удивилась.

— Дайте мне ваш плащ, — сказала она, — и проходите в кухню, там тепло, а я позову мужа.

Она оставила меня одну на несколько минут перед шипящей печью. Высокий посудный шкаф из светлого дуба был украшен фаянсовой посудой, той, которая в избытке сверкает на витринах искусственной позолотой, но которой обычно никогда не пользуются. От одного края этажерки до другого гипсовые фигурки, раскрашенные в яркие кричащие цвета, представляли домовых, одетых в красные колпачки: один из них толкал перед собой пустую тележку, другой черпал воду маленьким медным ведерком, третий тащил бочку на своем горбу. На каминной полке в картонных и пластмассовых рамках томились семейные портреты. Лица стариков в ореоле света увлажненными глазами терпеливо взирали на свое потомство. На первом плане молодая негритянка в свадебном платье подставляла щеку юноше в цилиндре. Рядом, поставленные так, чтобы их можно было видеть из любой точки пространства, стояли фотографии двух маленьких метисов с ясными глазками и сверкающими улыбками.

Госпожа Рашель появилась вновь, неся бутылку из обожженной глины, которую она тотчас начала откупоривать с помощью небольшого ножика. Затем она поставила на стол три стакана для ликера. Я увидела входящего господина Симона, который коротко приветствовал меня кивком головы. Не знаю почему, но он скорее напоминал мне моряка, чем земледельца. Он был довольно-таки высокого роста, прямой, как мачта, с неторопливыми скупыми жестами. Большие черные бакенбарды, простроченные серебряными нитями, закрывали его щеки до подбородка. Подвижные зрачки в глубине карих глаз, казалось, перелетали с предмета на предмет, никогда ни на чем не останавливаясь.

Я поблагодарила его за то, что в эту страшную грозу он привез детей домой целыми и невредимыми. Он мне ответил, что был удивлен, когда заметил их внезапное появление на дороге Оллегарда в разгар грозовых вспышек. У него был глубокий неровный голос с резкими перепадами интонаций.

— Счастье, что мой муж там проезжал, — сказала госпожа Рашель. — Тем более что это очень опасное место, я, впрочем, вас об этом предупреждала…

— Поверьте мне, после ваших слов я настоятельно просила их не пересекать холм Оллегард, но вы ведь знаете детей. Говоря им о руинах, оврагах и гадюках, я думала, что могу удержать их. Но я только разбудила их любопытство и вкус к приключениям. Чтобы сбить нас с толку, они сделали вид, что направились к холму Шируль, а сами вернулись к Оллегарду вдоль кромки леса. Поль взял с собой кухонный нож, чтобы защищаться от змей. Теперь он так огорчен…

Госпожа Рашель наполнила стаканы с точностью, которая меня удивила. Трижды ей удалось достичь полных краев, не пролив ни капли.

— Пейте, — сказала она мне, — это вас успокоит.

Я поднесла к губам прозрачный напиток, пахнущий орехами и крапивой.

— Вы нашли вашу собаку? — спросил господин Симон.

— В том-то и дело, что нет. Когда дети вернулись, мой муж хотел отправиться на ее поиски, но из-за дождя не смог уйти далеко. Как вы думаете, эта гроза еще долго продлится?

— Добрую часть ночи, — ответил господин Симон. Но не беспокойтесь, это еще щенок и его, должно быть, напугали удары грома. Наверняка он укрылся где-нибудь в лесу. Я убежден, что вы найдете его завтра.

— Счастье, — сказала госпожа Рашель, — что в грозу ваши дети не встретили Бишели.

Господин Симон тронул ее за руку, как будто предлагая замолчать, но она продолжила. Она рассказала мне, что Бишель жила в старой деревне Шанплер незадолго до эпидемии чумы. Она была женой честного и храброго дровосека, единственный недостаток которого заключался в его неспособности плодить детей, не по причине полового бессилия — этот славный малый был полон сил и всегда готов к услугам, — но из-за несовершенства его семени, что помешало ему обрюхатить двух своих первых жен. Каждый вечер горячий дровосек честно удостаивал визитом ложе Бишели, но это совсем не помогало ей округлиться под воздействием возобновляемых им знаков внимания. И хотя Бишель была целомудренна и набожна, ее жажда материнства оказалась столь жгучей, что она отступилась от веры и однажды вечером, в грозу, в блеске молнии отдалась большому обезумевшему оленю. От этого необычного союза родился фавн с головой человека, ровный лоб которого украшали рога; сразу после обрезания пуповины, он начал прыгать по комнате, издавая душераздирающие крики. Жители деревни Шанплер, взбудораженные повивальной бабкой, убили монстра ударом кирки и сожгли его тело на груде хвороста. Не пережив ужаса этого рождения и мерзости преступления, дровосек кинулся живым в раскаленные угли костра, в то время как бедняжка Бишель, тронувшаяся рассудком, полуголая скрылась в лесах. И, словно возмездие за жестокость, очень скоро в деревню пришла чума. С тех пор во время грозы можно иногда видеть, как Бишель бродит под большими деревьями в сопровождении стада величественных оленей.

В продолжении всего повествования господин Симон сидел тихо, как будто погруженный в дрему. Едва прозвучало последнее слово, он вступил в разговор, чтобы сказать, что с тех пор, как он живет в этих краях, он пережил тысячу гроз, но никогда не видел даже тени Бишели. Самое большее, ему приходилось два или три раза сталкиваться с испуганным оленем, который спасался от своры собак или опустошал поля люцерны.

— Это потому, что ты не хочешь в это поверить, — сказала госпожа Рашель. — Я видела Бишель, и моя мать ее видела много раз, и мать моей матери…

— Всякий раз, когда грохочет гром и девушка из поселка попадает в тень деревьев, вам кажется, что вы видите эту Бишель.

Госпожа Рашель, лицо которой побагровело, бросила на него ожесточенный взгляд. Я почувствовала, что перебранка рискует обернуться ссорой, и прервала их, поспешив откланяться. Господина Симона как будто обрадовал мой уход. Его рукопожатие оставило у меня ощущение, что я держала в своих пальцах кусок корня.

Они стояли на пороге, пока я пересекала двор под неистово хлеставшим дождем.

Я обнаружила Кантена перед печкой на кухне. У него были красные глаза и руки, испачканные сажей: он пытался остановить дым, просачивавшийся через муфту патрубка.

— Этого следовало ожидать, — сказал он. — Уже скоро месяц, как печник обещает нам прийти…

С каждым новым порывом ветра голубое облако дыма влетало в комнату, где становилось все труднее и труднее дышать. Мы решили перебраться в гостиную, предпочтя холод удушью. Из-за грозы резко упала температура, и ветер, насыщенный дождем, задувал сырость внутрь стен. Мы разместили детей в комнате Иоланды, единственной комнате, в которой имелся электрический радиатор. Растянувшись на полу, Поль и Морис лениво разыгрывали партию в домино, стараясь не разбудить малышку. Исчезновение собаки настолько ее взволновало, что мы были вынуждены дать ей успокоительное.