Хозяин острова Эйлин-Мор

Хозяин раскинул руки в стороны и набрал полную грудь воздуха. Тихо, еле слышно, он затянул заунывную песню. Голос его становился все тише, потом совсем затих, зато зашевелилось все вокруг. С окрестных скал взмыли в воздух чайки и бакланы, заметались в воздухе, врезаясь друг в друга и падая вниз. Со всплеском ушли под воду тюлени, нежившиеся на еще теплых с вечера скалах. Я слышал его пение, звучавшее еле слышным боем огромных барабанов на другом краю земли, и этот жуткий звук наполнял меня невыносимой тоской.

– Пошли, – толкнул меня Нэрн. – Веселье начинается.

Мы вскарабкались на берег. Луна освещала пустые и холодные дома. Как и прошлой ночью, горел жаром человеческих тел паб «У Аннабель», торчали в щели между досками стволы ружей.

– Смотри, МакАртур, смотри, что сейчас будет. – Нэрн рассмеялся, но веселья в его смехе не было.

Подтверждая его слова, распахнулась дверь в паб. Оттуда, шатаясь, вышел человек. Постояв пару секунд, он упал на колени и уткнулся лбом в землю. Ружье выпало из ослабевших рук. Он подтянул к груди колени и разрыдался. Нэрн встал в полный рост и пошел вперед.

Глава 21. Аннабель

Конец мая – Троица, 1902 год.

В пабе «У Аннабель» никогда не было так тихо. Пара дюжин мужчин, женщин – чуть меньше, восемь детей, неспособных держать оружие, и пьяный Маклейн. Старик с порога заявил, что ночь ему не пережить, а сдыхать трезвым он не собирается. Аннабель махнула рукой и выдала ему полную бутылку. Пока мужчины и женщины забивали вторым слоем досок окна и дверные проемы, он сидел на полу в дальнем углу и отхлебывал из горла.

– Охотники не выносят запах спиртного, – вопил он. – Аннабель, в честь Троицы выкати народу целую бочку своего пойла, не жадничай. От его запаха ни один охотник сюда и близко не подойдет.

Аннабель злобно зыркнула в его сторону.

– Заткнись, знаток охотничьих повадок! – крикнула она. – Сильно твои знания помогли маленькому Броди?

Маклейн пьяно икнул.

– Ну, ошибся, с кем не бывает?

Он присосался к горлышку, кадык задергался на тощей шее. Аннабель с ненавистью посмотрела на старика, но себя не обманешь. Иное чувство кислотой разъедало ее душу: ужас непоправимости содеянного.

Вокруг нее сновали две дюжины мужчин: сильных, крепких, надежных. Каждый умеет терпеть боль, каждый готов пойти на смертельный риск, а значит, готов и умереть, но этого так мало. Если б кто-то был достаточно сильным, чтобы взять на себя ответственность, Аннабель достала бы еще одну бутылку и села к Маклейну в угол, прямо на присыпанный сеном пол, хлестала б свою настойку вместе со старым пьяницей и смотрела, как кто-то берет на себя оборону Мангерсты.

Нет таких. Боль и смерть пугает мужчин меньше, чем долг. Молодые парни ищут спасение от венца в отеческих объятиях рекрутов Его Величества. Мужчины Мангерсты готовы сами залезть в пасть Хозяину, лишь бы не оказаться на ее месте. Она одна: слабая женщина, раздавленная взваленным на плечи грузом.

Весь день перед ее глазами стоял Шон Броди, а сквозь образ его корчащегося от боли тела проступало лицо его отца. «Ты мстишь всему миру за свое сухое лоно», – говорили губы Роя Броди, и душу Аннабель раздирали два жгучих желания: убить его и никогда не рождаться.

Некого винить. Хитрые мужчины Мангерсты ни при чем. Во всем виновата она: Аннабель Ганн. И приговор возможен один: смерть без права на апелляцию.

Вечер. Мужчины с ружьями замерли у щелей между досками. Женщины с детьми сидят в подвале среди бочек с настойкой и луковых связок. В чулане Рой поет песни. Только закончил про лодку Бонни, которая везет будущего короля, и сразу затянул про старые добрые времена. Он поет уже несколько дней. Ему бросают в окно бутыли с водой и жареную рыбу, и никто не знает, что с ним делать дальше. Открой дверь – и кто-то умрет. Аннабель с ружьем на коленях сидит перед входной дверью. Маклейн с бутылкой в обнимку дремлет в углу напротив.

Единственный их защитник – солнце – медленно опускается в море. Как только верхний край его уйдет за горизонт, Мангерста останется один на один с дьявольскими тварями из океана. И самое страшное, что среди них – соседи, друзья, родные. Полувсхлип-полувздох пролетел по пабу. Аннабель не надо было выглядывать наружу, чтобы понять: день ушел, опустилась тьма. Даже Броди замолк ненадолго. Только часы за спиной отмеряли время: «тик-так, тик-так, тик-так».

Аннабель со вздохом встала и врезала по ним прикладом: то, что от них осталось, осыпалось щепками и шестеренками на пол. Не обращая внимания на удивленные взгляды, Аннабель вернулась на свой пост и выставила ружье в сторону двери. Она ненавидела эти ходики, равнодушно отмерявшие оставшиеся секунды жизни, но на самом деле ненавидела себя. Сейчас, когда уже ничего не изменить, собственная жизнь Аннабель стала ничтожной по сравнению с загубленной жизнью мальчика.

«Тик-так», – издевательски тикало время в ее голове.

«Тик-так», – остановить эти часы можно, выстрелив в висок.

«Тик-так», – Аннабель смотрела на свое ружье с вожделением, алчно ощупывая взглядом его строгие формы, как смотрела на мускулистого красавца Колина в их первую ночь.

«Тик-так», – блаженство забытья так близко, надо снять ботинок, вставить дуло в рот, а большой палец ноги – в скобу, и упереть в спусковой крючок.

«Тик-так», – только надо сделать все так быстро, чтобы никто не успел остановить.

«Тик-так». – Аннабель уперлась носком одного ботинка в задник другого, стянула наполовину…

– Кто это? – раздался потрясенный голос у окна, выходящего к морю.

– Господи, Боже милосердный, – перекрестился другой.

Аннабель подошла к ним. На отмели стоял человек, вроде обычный, только очень большой: обрывистый утес у входа в бухту едва доходил ему до плеча. Он стоял, уперев руки в бока, луна светила ему в спину, а ветер развевал длинные волосы. Человек стоял неподвижно, как силуэт, вырезанный из черной бумаги, но в Мангерсте каждый чувствовал его взгляд. По обе стороны от него из моря выходили люди: маленькие, по колено этому великану, но не менее страшные.

– Хозяин, – сказала Аннабель, начала креститься, но замерла, не донеся пальцы до лба. Она не хотела просить защиты у Господа после того, как убила ребенка, не могла, и от мысли, что нет ей больше места ни на земле, ни на небе, стало невыносимо тоскливо.

Стоило Аннабель назвать его по имени, Хозяин запел. Ветер принес его тихий голос.

Сначала казалось, что он поет на гаэльском, но знакомые звуки никак не складывались в осмысленные слова. Голос его звучал все мощнее и ниже.

Аннабель стояла у щели между досками, смотрела туда, где должны были быть глаза Хозяина, и ей казалось, что он тоже смотрит на нее, с пониманием и без осуждения. Слезы бурным потоком полились из глаз, и это были слезы благодарности. «Мне пришлось, я не хотела…» – сказала она с виноватой улыбкой.

Мужчины покосились на нее, но промолчали. Все они в душе радуются, что не им нести на душе груз детоубийства. Подлые трусы, слабаки. Аннабель обвела их презрительным взглядом. Они не могли смотреть ей в глаза, смотреть на море – боялись, потому опускали головы, как увядающие фиалки. Она зажмурила глаза, покачнулась, звуки ушли куда-то далеко, будто заложило уши. Перед глазами заплясали черные точки. Аннабель вцепилась в чье-то твердое плечо и затрясла головой, прогоняя наваждение.

– Уши! – закричала она. – Заткните уши чем-нибудь!