Хозяин острова Эйлин-Мор

Хозяин случайно узнал о своем даре перед самой смертью, хотя правильнее будет: «перед концом прошлой жизни». За шаг до обрыва, за несколько минут до прыжка. Скотты тогда оттеснили его к самому краю. Он бился, как мог. Скотты были мелкими – на фут, а то и два, ниже его, но он остался один, а их было не меньше двух сотен.

Семеро самых стойких бойцов пережили зиму вместе с ним, но их окровавленные тела теперь лежат за спинами врагов. Он рубил, взрезал глотки. Брызги вражеской крови – сладкой, пьянящей, – летели на лицо, и он слизывал ее с губ. Мертвец падал, а его место занимал новый скотт. Эту битву он выиграть не мог.

Осознание безнадежности придавило его к земле. Тоска не помещалась в теле, она вырвалась наружу криком, бесполезными проклятиями. Он пообещал вернуться с того света за каждым из своих врагов. В этих словах не было смысла, одна бессильная ярость. Смысл они обрели позже, когда Хозяин пришел в себя на дне моря и решил исполнить угрозу. Он кричал, и голос его становился все ниже, и в какой-то момент совсем затих. Он кричал, выдувая воздух из легких, но никаких звуков из его сорванной глотки больше не вылетало.

С чего-то переполошились чайки и заметались над морем, скотты вдруг отшатнулись и изменились в лице, будто все погибшие пикты встали из могил и призвали убийц к ответу. Мечи их задрожали и потянулись к земле. Хозяин подавил желание обернуться, но от удивления запнулся, и сразу вернулся его хриплый голос. Наваждение спало, шотландские воины с ревом бросились вперед. Настал последний миг, спасти его могло только чудо, но крылья никак не хотели вырастать, и тогда Хозяин решил, что лучше разобьется о камни, чем позволит шотландским клинкам напиться его крови. До обрыва оставался шаг, и он не глядя прыгнул назад.

Вроде оттолкнулся несильно, а летел и летел, и не было никакого удара, выбивающего дух, просто воды океана сомкнулись над его головой. Он уходил в глубину в вихре воздушных пузырей, а где-то далеко, на краю каменистого обрыва, столпились потрясенные скотты. Темнота и тишина окружили его, погасли блики вверху. Упав, он выпустил весь воздух из легких… Как сейчас…

Хозяин шумно вдохнул. От распахнутых дверей разгромленного паба, мимо пылающего костра с какой-то местной бабой, к морю потянулись дети. Они брели к нему: сладкие, мягкие, с хрупкими косточками, с тонкими голосками. Когда скотты загнали его на Эйлин-Мор – голую скалу в студеном море, – начался голод. Ему надо было сохранить жизнь своих воинов. Тогда он показал всем, что нужно делать: перерезал горло своей жене. Сделал это быстро и аккуратно, чтобы не причинять лишних мучений. Кажется, он даже любил ее.

«Как же ее звали? – пытался вспомнить Хозяин. – Кажется, как-то на “А”… Или на “О”».

Если вспомнить, то, может, следом вспомнится и его имя.

Потом пришла очередь сына. Славный парнишка был, мелкий совсем, а ловко управлялся с деревянным мечом. В драках всегда побеждал. Даже дети постарше опасались его задирать. Когда его малыш впадал в ярость, страшно становилось. Думал, славный наследник растет, даже жалко было резать. Когда Хозяин вывел сына в центр лагеря и взял за волосы, мальчишка все понял. Он посмотрел на отца глазами, полными слез, но ничего не сказал, пощады не попросил. Умный мальчик, знал, что бесполезно. Чуть не дрогнула рука у Хозяина, а нельзя так. Если любишь по-настоящему, убивай быстро и без боли.

Потом он сам съел его, ни с кем делиться не стал. После первого же укуса разгорелся зверский аппетит. Рвал мясо кусками, глотал, толком не пережевав. Ел, пока место в утробе не кончилось. Передохнул немного, опорожнился и снова накинулся на освежеванное тело, будто вечность не ел. Всю ночь продолжалось это безумие: рычал, стонал, чавкал – весь мир вокруг не имел в тот миг для него никакого значения, только восхитительное, нежное, дурманящее мясо его мальчика. Он забылся перед рассветом, обхватив руками кучку обглоданных костей. Утром выглянул из лачуги, а перед ней полукругом стоят его хмурые воины. Всю ночь они простояли у входа, не решаясь ни уйти, ни ворваться внутрь. И, только увидели взъерошенную голову Хозяина, разошлись, пряча взгляд кто куда. А Хозяин вылез наружу, расправил плечи и вдруг почувствовал в себе такую невероятную силу, что мог бы, наверное, гору поднять и на другое место поставить. И будто вкрадчивый голос в левое ухо шепнул: «А если попробовать мясо еще живого…» И по имени еще его назвал, а какое имя – Хозяин не помнит. Немудрено за столько веков забыть.

Он шел по лагерю, и все отводили глаза, торопливо расходились по ставшим неотложными делам. Видно, слишком шумно было в его хижине ночью. Впереди дорога пустела, позади с опаской оживала. Одиночество – сестра власти, а страх – их отец. Прячутся в щели, как тараканы, его трусливые воины со своими домочадцами.

Но кто-то не успел…

На обочине в канаве палкой ковырялась в земле девочка лет пяти. Хозяин подхватил ее, она весело рассмеялась, потом сморщила носик, когда несвежее дыхание вождя достигло ее ноздрей. С девочкой в руках он зашагал в свою хижину. Из-за скалы с криком выскочил молодой воин, отец ребенка, но Хозяину хватило одного грозного взгляда, чтобы трус спрятался обратно.

Страх – сеть. Чтобы хорошо держала людишек, чтобы не давала выскользнуть сквозь дыры, ее постоянно плести надо, укреплять новыми нитями, вязать крепкими узлами. В этом Хозяину равных не было.

Отец девочки все же набрался смелости и пришел к его жилищу. К тому времени детские крики стихли, смысла в поздно проснувшейся отваге не было никакого. Но Хозяин все равно привесил его на крюк вверх ногами и начал медленно срезать кожу – не в наказание, а в назидание. Затих отец съеденной заживо девочки, только когда солнце коснулось краем моря. Тогда Хозяин разрешил снять его и разделать на мясо.

А следующим утром, выходя из хижины, стукнулся макушкой о край проема и удивился. Показалось ему, что вырос за ночь, и другие вроде ниже кажутся. На всякий случай он решил есть живых, а мертвечиной пусть остальные питаются.

К концу зимы Хозяин был уже на полторы головы выше самого высокого из своих воинов, а их в живых осталось всего семеро. Когда скотты их настигли, пикты уже доедали жалкие остатки вяленого мяса. Хозяин увидел лодки, идущие к Эйлин-Мору, и довольно заревел: «Еда!»

Но еда оказалась слишком многочисленной и хорошо вооруженной даже для его нечеловеческой силы.

Хозяин не вспомнил имя сына, но, только рыжая вихрастая голова его мальчика всплыла в памяти, он сразу ощутил вкус его мяса и рот наполнился слюной. Первый ребенок Мангерсты вышел на берег и замер у края воды. Он был таким же рыжим, как его сын. Не прекращая петь, Хозяин одобрительно кивнул, и мальчик шагнул в море. На мелководье его подхватил охотник и слегка прокусил кожу на шее. Держа лицо обмякшего ребенка над водой, он потащил его к гроту, там еда будет ждать своего часа. На пляж Мангерсты вышел второй ребенок.

Скоро Хозяин подрастет еще немного – и это плохо. Когда рост перевалил за двадцать футов, он разучился плавать. Вода больше не держала его. Он мог подпрыгнуть на высоту вполовину своего роста, но удержаться там не получалось, как бы ни взбивал он руками и ногами воду.

Это открытие неприятно его удивило. Плавать Хозяин любил, а теперь приходится шагать по дну так же, как ходит по земле их дичь: медленно переставляя ноги. С тех пор его макушка поднялась еще на четыре фута, и Хозяина ждало новое разочарование. Он оставался быстрым под водой, но, стоило ему выйти на сушу, воздух обволакивал, как густая смола, в которой каждое движение давалось с большим трудом. Хозяин решил питаться только мертвечиной. Расти он, кажется, перестал, но больше ничего не изменилось. Надолго его не хватило: вкус у мертвого мяса казался отвратительным.