Хозяйка собственного поместья

— Да может, правду говорили, будто косушка на всех, — вздохнула Дуня.

— Мишка врать не стал бы. С устатку, поди, сморило, как и Ваньку, — согласилась Марья. — Только тот совсем к нормальной работе непривычен, городской.

Это слово она произнесла так презрительно, что мне на миг показалось, будто сейчас плюнет. Но Марья только продолжала:

— А эти за зиму, вишь, разомлели. Работы-то настоящей зимой и нет.

В самом деле?

— Дров привезти да воды натаскать, разве ж это работа? — Нянька словно прочитала мои мысли. — Вот и умаялись, с отвычки-то. Как в деревне буду, Федькиной матери все расскажу, пусть она оболтусу своему ума вставит, кроме него некому было само… водки принести.

Оговорка от моих ушей не укрылась.

— А что, самогон гнать запрещено?

Выливать брагу я не буду, тем более что почти добродила, но, если так, придется не только от Петра прятаться, но и придумывать повод, чтобы отправить восвояси Виктора, да и парней-работников. Не ровен час, сболтнет кто-то. Хотя, наверное, Марья бы предупредила, еще когда я перемерзшую картошку ставила бродить.

— Вам, господам, не запрещено, да только для домашних нужд. А мужикам — ни-ни. Откупщикам же надо свои деньги вернуть, а кто у них водку станет покупать, ежели мужики сами себе гнать будут? Мы и не гоним.

Я кивнула:

— Конечно.

— Кстати, я вечером бражку проверяла, подошла она. Как-то бы нам Петю из дома услать? Вчера вот, как специально, весь день в лесу проработал, да не до того было.

— Придумаю, — пообещала я. — Только не сейчас. Потерпит пару дней.

— Само собой, — согласилась теперь Марья.

Она свернула на тропинку к черным сеням, я вошла в галерею. Но, едва я сбросила верхнюю одежду и шагнула к спальне, Мотя завертелся под ногами, так что я едва об него не споткнулась.

— Что такое? — спросила я.

Кот протрусил к дверям отцовского кабинета, в который я не входила с тех пор, как разобралась с окнами и печами.

Я озадаченно посмотрела на него. Мотя, усевшись у двери, посмотрел на меня.

— Дошло, — медленно проговорила я.

В самом деле, если завтра явится урядник, мне как минимум нужно будет подписать протокол или как он называется в этой реальности. А я, хоть и сумела худо-бедно совладать с пером и чернилами — просто ужас, как люди умудрялись писать этим толстенные тома! — даже представления не имела о том, как расписывалась Настенька. Да и хотя бы «с моих слов записано верно» придется своей рукой начертать. И к этому тоже нужно подготовиться — я ведь не знаю, какие формулировки тут в ходу.

Похоже, доспать мне сегодня не удастся.

— Давай хоть оденусь, — сказала я Моте. — Не в ночнушке же в кабинете торчать.

Кот возражать не стал. Через несколько минут я вернулась в галерею, держа в руке свечу.

— Ты уверен, что нам сюда?

Если я и ожидала найти что-то полезное, то скорее в будуаре маменьки, чем в отцовском кабинете.

Мотя сел, словно бы сам размышлял, и действительно двинулся к маменькиной комнате. Прошествовал к одному из шкафов и, поднявшись на задние лапы, оперся передними о нижнюю полку. Глянул на меня, потом прямо перед собой.

Любопытно.

Я присела, рассматривая, — до этой полки я пока не добралась. Журналы, как и на столе. Корешки выглядели подвыцветшими, как будто им уже много лет. Я вытащила несколько журналов. «Детское чтение для сердца и разума» — гласило название на обложках.

— Тебе не кажется, что я слегка старовата для такого чтива? — поинтересовалась я.

Кот фыркнул. Я хихикнула. Начала перебирать взятые журналы и в середине стопки обнаружила брошюрку с надписью «Новая азбука для обучения детей чтению, с присовокуплением прописей». А рядом с ней лежали «Прописи с правилами очинивания перьев и образования букв».

— Мотя, ты гений! — воскликнула я.

Кот довольно мурлыкнул. Поставил лапы мне на колено. Я не стала обижать его — взяла на руки, старательно погладила и почесала за ушком. Двинулась было к столу, но кот забеспокоился.

— Все-таки в батюшкин кабинет? — спросила я.

Мотя муркнул.

Наверное, он прав. Если матушка Настеньки умерла до того, как дочь вышла замуж, то в последние годы дела вел отец, и после его гибели все бумаги остались в его кабинете. Если, конечно, их не забрал Виктор. Но, судя по поведению кота, и для меня в кабинете что-то полезное найдется.

Едва я открыла дверь в кабинет, Мотя соскочил с моих рук и подбежал к письменному столу. Под столом лежала стопка бумаг, перевязанная пеньковой веревкой. Наводя порядок, я смахнула с нее пыль, протерла пол под бумагами и вернула все на место: разобрать родительские комнаты самой не хватало времени, а поручить это было некому. Дуня неграмотна, а Марья способна, руководствуясь исключительно заботой о благе «касаточки», припрятать, а то и вовсе сжечь что-нибудь, что могло бы оказаться для меня важным.

Я водрузила пачку на стол, едва не обломав ногти, развязала веревку. Хмыкнула, обнаружив в самом верху непристойные картинки — по меркам моего мира, весьма скромные, по меркам этого, наверное, совершеннейшая порнография.

А прямо под ними лежали сшитые ниткой листы бумаги. На верхней строчке первого красовалось: «Роспись приданого дочери моей Ольховской Анастасии Павловны».

12

«…полученного при выходе в замужество за князя Виктора Александровича Северского в 7318 году», — гласила первая строка.

Князя?! Хоть не светлейшего, надеюсь? Хотя едва ли светлейший князь, сиречь потомок императорского дома или получивший титул светлости за особые заслуги перед государством, допустил бы развод. Уже легче, хоть и ненамного. Я-то по происхождению как раз из тех, кого по местным меркам дальше кухни в дом бы не пустили, а тут целый князь.

Я заставила себя выкинуть эту мысль из головы. Нет смысла переживать о том, что не в состоянии изменить. Снова углубилась в чтение.

«Земель на 10000 отр., см. полную роспись в приложении», — было написано дальше. Написано и перечеркнуто. Другим, четким и уверенным, почерком было добавлено: «Заложено ростовщику Козьмину», и рядом стояли три подписи. Одна — составленная из неровных, будто написанных дрожащей рукой линий, вторая — в завитушках, третья — собранная из резких, прямых, словно вырубленных топором штрихов, и даже без расшифровки было очевидно, какая кому принадлежит.

Так же перечеркнутыми и с примечаниями о залоге оказались кулон бриллиантовый — 1900 отр.; жемчуга — 3000 отр.; серебра столового ложек, вилок, ножей, солонка, рукомойница — всего 24 предмета — 7000 отр.; менялись только фамилии ростовщиков.

И выходило, что самая ценная часть Настенькиного приданого, хоть и формально считалась принадлежащей ей, на самом деле ушла из ее рук еще до свадьбы. Из недвижимого имущества в приданом осталась только «усадьба с домом, подсобными строениями и садом с обременением в виде проживания Павла Ильича Ольховского».